– Между прочим, мне нужно следить за уровнем сахара в крови. У меня работа после обеда.

– Настоящая работа или работа для Чести? – усмехнулся Утророжденный, вечный перфекционист.

– Настоящая работа, солнышко, настоящая. Под землей, – добавил он и загадочно стукнул себя по носу.

– Это опасно, – заметила Табаско.

– Знаю, эти туннели – настоящий ад, – смело сказал Чести. – Но я буду все время сидеть в машине, и никаких перестрелок, надо просто трубы обчистить.

– Сказал бы сразу, я бы отдал тебе половину. – Красавчик был впечатлен.

– Я не из тех, кто хвастается.

– Ой, хорош врать.

Когда учительница хлопнула в ладоши и объявила урок естествознания – для Ноны это означало час с Лапшой, – Табаско задержалась. Она посмотрела Ноне прямо в глаза – на щеке дернулись шрамы от ожогов – и сказала:

– Ты права.

– Насчет того, что я красивая?

– Нет, насчет Ангела. С ней что-то не то.

– Хорошо.

– Не уходите сегодня с Лапшой с территории.

Становилось жарко. Когда она прошла с Лапшой вниз по боковой лестнице и вышла через боковую дверь к завалам мусора, жара как будто ударила ее по лицу – не так противно, как было бы еще попозже, но достаточно, чтобы с удовольствием подчиниться Табаско и остаться с Лапшой в тени. Она храбро побегала взад-вперед вдоль забора – все шесть лап двигались с чудесной синхронностью, – а потом устала, подошла и села рядом, тяжело дыша. Нона поделилась с ней водой из бутылки и огляделась. Посмотрела на соседнее здание, прислушалась к звукам дороги – гудки, крики людей, – но не услышала ничего необычного. Это было даже обидно, потому что она ждала чего-то такого. Интереснее всего был кто-то, кто прохлаждался в переулке напротив школы, сидя на сломанном стуле рядом с переполненной мусоркой. Нона внимательно смотрела, пытаясь понять, жив ли этот человек вообще. В результате она решила, что жив, потому что никто не попытался снять с него неплохую куртку или шлем.

К тому моменту, когда учительница окликнула ее со второго этажа, Нона чувствовала себя унылой и злой, но потом повеселела: Лапша лизнула ей руку, а Ангел сказала:

– Нона, ты спасаешь мне жизнь.

Начинался приятный дурманный момент, когда половина детей готовились обедать и спать. Жалюзи опустили, часть родителей пришли за детьми, которые ели и спали в другом месте, но Табаско и ее друзья стащили свои коврики в один угол, утверждая, что он самый темный и прохладный.

Увидев ее, Табаско тихо спросила:

– Ничего странного?

Нона рассказала обо всем, включая вероятный труп, и Табаско, казалось, была вполне довольна, хоть ничего и не сказала, кроме:

– Отлично. Ничего такого. Молодец, Нона.

Нона была счастлива и сразу забыла и о трупе, и о наблюдателях.

Камилла ждала ее в вестибюле, где располагались туалеты и хранились куртки и маски. Когда она спросила, как прошли уроки, Нона сумела максимально правдиво сказать:

– Хорошо!

Потом они ускользнули, пока учительница не попыталась подсунуть им брошюрку или осмотреть Камиллу на наличие синяков, и бок о бок пошли домой по тенистой стороне улицы. Когда они вышли из школы, Нона быстро обернулась и посмотрела в переулок. Человека в куртке и маске больше не было. Значит, он либо оказался живым, либо до него уже добрался кто-то другой.

От жары колени у Ноны сильно потели и стирались, но Кэм, в отличие от Паламеда, всегда ее беспощадно гоняла. В каком-то смысле Нона радовалась, что сегодня за ней пришла Кэм, а не Паламед, потому что даже во время самых коротких появлений Паламед любил задавать проверочные вопросы о том, что именно говорила учительница, а потом комментировать как-то вроде: «Боже мой, и так они преподают математику?» – и цокать языком Камиллы так, что сказать в ответ было нечего. Камилла же была просто тихой и милой, держала Нону за руку и, когда они дошли до Здания, позволила Ноне долго пить ледяную воду.