– Разрешите задать вам вопрос? Никак не могу понять, что вы хотели изобразить на той маленькой картине? Ну, то есть… это ведь футбольный мяч, верно? А это теннисная ракетка…

При этих словах Птичья Женщина издала звук, какой прежде мы от нее не слыхали, – звук сродни рычанию; поставив молочник на поднос и громко топая, она подошла к картине. Сообразив, что более удобного момента покинуть комнату не представится, я сумела наконец переступить порог и выйти в коридор, но до меня еще долго доносился голос рассерженной художницы:

– Почему все понимают эту картину неправильно? Перед вами Орфей, протрите глаза! Это лира Орфея и его оторванная голова, которую уносят воды Гебра. Сколько раз надо объяснять…

Под ее возмущенные крики я торопливо засеменила по сумрачному коридору мимо крутой, укрытой тонким половиком лестницы, ведущей на второй этаж, и дальше к трем дверям в самом конце коридора.

Первая дверь слева открывалась в маленькую туалетную комнату с унитазом и раковиной. Вторая дверь, посередине, была накрепко заперта. Третья дверь находилась под лестницей, и, очевидно, за ней-то и скрывался спуск в подвал. Обхватывая ладонью ручку, я взмолилась, чтобы и эта дверь оказалась запертой. Тогда мне останется лишь вернуться к Элисон и доложить о неудаче. Но свой долг я, по крайней мере, исполню. Господи, пожалуйста, молилась я про себя, пусть все так и получится. Не заставляй меня спускаться в подвал. Не заставляй спускаться во тьму.

Я нажала на ручку, повернула… и дверь, скрипнув, подалась.

Первым делом в нос ударила вонь – едкая, отдающая сыростью, плесенью и поднимающаяся откуда-то из самых глубин. В ней угадывался запах засохших объедков, гниющих фруктов и жареного лука – или просто чего-то жареного. Сильного отвращения, однако, вонь у меня не вызвала.

Отвращало другое – непроглядная тьма, открывшаяся мне, когда я глянула вниз. Что-либо различить в ней было совершенно невозможно. Левой рукой я нащупала то ли перила, то ли доску, прибитую к стене. Ступень, на которой я стояла, была бетонной. Оглянувшись напоследок туда, где в большой комнате Бешеная Птичья Женщина угощала нас чаем, – и я была бы не против, выйди она сейчас в коридор, чтобы выяснить, чем я тут занимаюсь, – я вздохнула и начала спускаться.

Чем ближе к подножию лестницы, тем более мертвящей казалась тишина и тем острее была вонь. Но, как ни удивительно, тьма впереди немного рассеялась. Вскоре я поняла почему: лестница упиралась в закрытую дверь, щель под которой слабо светилась. А значит, обитаем подвал или нет, свет там определенно горит. Впрочем, мы и сами вчера видели лампочку в узком низком окошке.

Я остановилась перед дверью, слыша, как бьется мое сердце, как дышат мои легкие, как кровь стучит в ушах. И больше ничего. Ни единого другого звука.

Я прижала ладонь к двери, толкнула – дверь медленно отворилась.

И опять раздался скрип, более громкий, чем когда я открывала дверь наверху. Но явно не достаточно громкий, чтобы потревожить того, кто сидел за столом посреди комнаты.

Я замерла на месте: за столом сидел труп очень пожилой дамы. Я видела ее со спины под резким электрическим светом, лампочка висела прямо над ней. Сквозь лохмотья рваной, ветхой кофты кое-где проглядывали остатки пожелтевшей плоти, с черепа свисали спутанные пряди тонких седых волос, а там, где они заканчивались, остро торчали лопатки. Я шагнула к ней через силу, едва не плача; в голове у меня помутилось, желудок стиснуло, к горлу подступала тошнота, и хотя я понимала, что она мертва, но от растерянности и отупляющего страха окликнула ее тоненьким голоском: