Соловьёв упал навзничь, закрыл голову руками и вжался в землю, словно хотел погрузиться в самые её недра.

Обстрел гвоздил минуты три. Снаряды падали густо, и всё вокруг него, словно целью их был именно он, Соловьёв, человек с телом плотным, как дубовая доска, и совсем седой в неполные двадцать семь лет.

– Сбесились они, что ли, падлы? Ведь чистое ж поле кругом! Не я же им, в самом деле, нужен! – отрывочно думал он, едва слыша свои мысли в промежутках между разрывами. – Убьют ведь! Убьют, сволочи!

Его не убило. Но последний снаряд опустился к нему так близко, что его подняло в воздух, несколько раз перевернуло, швырнуло со всего размаху оземь и присыпало сверху сухою степной землёй.

Наступила тишина, какая бывает только во снах.

Соловьёв поднялся, протёр глаза, огляделся.

Вокруг него курились воронки, оседала поднятая взрывами пыль. Кисло пахло взрывчаткой, лёгкий ветер уносил клочья дыма.

На степь снизошли мир и спокойствие. Соловьёв снял с плеча карабин с разбитым вдребезги прикладом, уронил его на землю. Снял ремень с пустой кобурой, положил рядом с карабином. Расстегнул китель, открыв чистую, как летнее облако, рубаху (словно предчувствовал, что попадёт в переплёт, заранее переоделся в свежее). Обстучал себя от пыли и двинулся вперёд. Прошёл мимо своего коня, лежащего с застывшими глазами и забрызганным красным мордой. Пыль ещё не осела, и дым не рассеялся, а по трупу уже ползали чёрные и большие, словно скорпионы, мухи.

Вокруг тянулось обезображенное артналётом поле.

Глаза его зацепились за что-то светлое – воловий череп, выбеленная солнцем и дождями кость. Он прошёл бы, не задерживаясь, но внутри что-то шевельнулось, и Соловьёв остановился.

За рог перевернул череп и увидел под ним белого до бесцветности щенка.

– Пёска… – он захотел сказать это вслух, но почему-то не смог. – Откуда он здесь?

В голове шумело, словно она стала колоколом, в который ударил звонарь.

Он осторожно взял щенка на руки, оглядел.

– Седой. Как я, – открыл рот, но голос снова не повиновался, и Соловьёва это почему-то совсем не расстроило.

Он сунул существо за пазуху и продолжил путь. Щенок некоторое время лежал неподвижно, потом начал перебирать лапами, устраиваясь поудобнее. Устроился и тут же уснул.

Через час со всех сторон наползли тучи, хищно сверкнула молния, за ней другая, третья, словно хлеща землю небесным электрическим кнутом, и на изодранную войной землю пролился ливень. Земля задвигалась, потекла под ногами Соловьёва.

– Земля течёт, раны затягивает, – подумал он, вспоминая воронки, оставленные артналётом.

Щенок почувствовал мокреть от пропитавшегося водой кителя, зашевелился, заскулил.

– Есть хочешь, – догадался Соловьёв.

Он достал из кармана расползающийся в руках мокрый хлеб и принялся кормить щенка. Одним ломтем хлеба наесться трудно, но им удалось. Щенок затих, да и человек почувствовал себя лучше.

Ливень кончился, вышло солнце. Поле задымилось, испаряя влагу.

– Смотри, земля дышит, – сказал щенку Соловьёв. – Ты дышишь, я дышу. Вот и земля дышит.

Сытый щен сопел ему теплом в мокрый живот.

– Ну, спи, спи…

Он старался идти по обочине дороги или между колеями, где росла трава, называемая гусиными лапками. Там меньше скользили ноги.

Парило страшно. Соловьёв снял китель, обвязал рукава вокруг пояса.

Чистое небо проливалось на землю свежим молодым жаром.

Одежда высохла, лишь в ботинках продолжало чавкать и хлюпать.

Соловьёв закрыл глаза и шёл, прислушиваясь только к земле под ногами, дорога сама вела его. Ветер тонкий, прозрачный, словно стеклянный, если бы стекло только могло течь над степью, обвевал его голову, студил виски, холодил короткостриженый затылок.