– Джессика.

– Привет, это Энджи. Извини, что звоню на сотовый… Не отрываю, а?

– Нисколько. Что там у тебя?

– Я сейчас кое-что вспомнила… про тот день. Мне это приснилось ночью, но, проснувшись, я поняла, что это был не сон.

– Сейчас попрошу агента Болдуина…

– Нет. Я хочу сказать… Пойми меня правильно, он очень вежливый, не говоря о том, что он горячий, но мне с ним неуютно… То есть мне гораздо уютнее с женщиной. Мужчины обращаются со мной как с сумасшедшей. Считают меня чересчур эмоциональной. Что для них лишь отговорка, чтобы не обращать внимания на мои слова.

– Понимаю. – Ярдли обвела взглядом свой кабинет. Она перебирала дела, собираясь отправить часть в архив, а остальные передать Джексу. Посадить посетителя было негде, а ей хотелось поговорить с Ривер лично. – Мы можем встретиться на Стрип?

В середине дня Стрип не был заполнен туристами, но от улиц исходил испепеляющий зной, отчего Ярдли казалось, что ее запекают в духовке.

– Выглядишь отлично, – сказала Ривер, когда они остановились у пешеходного перехода, дожидаясь зеленого сигнала. – Жаль, у меня не бывает повода надеть костюм.

– Поверь мне, я предпочла бы легинсы и топ, как ты.

– Да, но, наверное, к человеку относятся гораздо серьезнее, когда он так одет. Мне постоянно приходится выслушивать всякие непристойности из-за своего вида.

– И мне тоже, – усмехнувшись, сказала Ярдли. – По-моему, мужикам нет особого дела до того, как мы одеты.

Они пересекли улицу, и мужчина, стоявший перед казино, попытался уговорить их заглянуть внутрь ради халявной выпивки. Женщины вежливо отклонили его предложение, но он еще какое-то время шел следом за ними, прежде чем переключиться на другую жертву.

– Я люблю солнце и тепло, – сказала Ривер. – Когда мне было пять лет, родители перебрались в Аляску. Там зима длится десять месяцев, так что для меня везде, где солнце и песок, рай.

– Когда ты приехала сюда?

– В семнадцать. Я убежала из дома, не оглядываясь назад. Проехала автостопом через всю Канаду и очутилась в Сан-Франциско, в крохотной квартире вместе с поэтом. Я работала официанткой в двух местах, чтобы нас содержать, а он сидел дома и писал стихи – должна сказать, очень дерьмовые.

Она хихикнула, и Ярдли улыбнулась.

– Я посмотрела на твоего бывшего, – сказала Ривер. – Он был художником, правильно?

Ярдли с трудом сглотнула, потому что во рту у нее внезапно пересохло. Она уставилась себе под ноги.

– Извини! – спохватилась Ривер. – Мне надо вырвать язык.

– Нет, ты ни в чем не виновата. Просто я не привыкла говорить о нем. Он был художником, но, в отличие от твоего поэта, весьма успешным. – Ярдли проводила взглядом молодую парочку, которая прошла мимо, держась за руки, источая запах спиртного. – Когда мы познакомились, я была фотографом, и он всегда поддерживал меня. Уговаривал оставить все прочие занятия, потому что искусству нужно отдаться полностью, если хочешь чего-нибудь добиться. Нужно принести себя ему в жертву, чтобы создать что-то неповторимое.

– Ого! Глубокая мысль.

Ярдли кивнула. Они остановились на перекрестке рядом с «Дворцом цезарей»[9], наслаждаясь прохладой, веющей от фонтана.

– У него было потрясающее понимание жизни, я такого больше никогда не встречала. Он разбирался в людях и в их мотивациях так, что ему позавидовали бы лучшие психологи, с кем мне доводилось работать. Вот что делает его таким страшным. Он знает, кто мы такие. Благодаря этому сам мог стать кем угодно, но пожелал стать тем, кто есть. Никакого ужасного детства, никаких издевательств, никаких психических расстройств. Он сознательно выбрал стать чудовищем.