– Прелестная игрушка, – прошелестела нежить, – для прелестного мальчика.

Тут я попытался вскрикнуть, но язык мой будто схватили пальцы. Я буквально ощущал их вкус у себя во рту, и впервые в жизни я понял, что значит сделаться мертвым – из-за ощутимого привкуса смерти у этого существа на коже.

Рука неуловимо шевельнулась, и ребенок исчез.

– Мальчик, ты слышал про меня?

Я покачал головой. А может, это сон? Ведь только во сне человек не способен, не в силах кричать. И только во сне простыня может вдруг улетучиваться.

Лишь во сне существо, пахнущее листвой и стоялой водой, может держать перед вами неживого ребенка и при этом заставлять его пускаться в пляс.

– Я Ольховый Король. Я был всегда и всегда буду. Я Ольховый Король и беру все, что пожелаю. Не откажешь же ты мне в моем желании? Пойдем со мной, и я одарю тебя сокровищами и игрушками. Я буду угощать тебя сластями и называть тебя «любимым» до самой твоей смерти.

Оттуда, где должны быть глаза, выпорхнули две черные бабочки, как крохотные плакальщицы на поминальном обряде. Затем широко открылся рот, и сучковатые пальцы потянулись ко мне, а голос словно поперхнулся от безудержного желания. Ольховый Король двинулся и предстал передо мной во всем своем жутком величии. С плеч у него, стелясь по полу, свешивался плащ из человечьих кож, который вместо горностая оторачивали скальпы: желтоватые, темные, рыжие – перемешанные, как оттенки осенней листвы. Под плащом был серебряный нагрудник с тонкой резьбой, изображающей переплетение нагих тел в таком множестве, что невозможно было сказать, где заканчивается одно и начинается другое. Голову венчала корона из костей, каждый зубец которой был остатком детского пальчика, обернутого золотой проволокой и загнутого слегка внутрь, как будто они манили меня пополнить их число. Однако лица под короной я так и не разглядел. Виден был лишь темный зев с белыми зубами: аппетит, как видно, нагуливал плоть.

Собрав всю свою волю, я вскочил с кровати и кинулся к двери. Сзади послышались шуршанье листьев и скрип ветвей. Я крутнул дверную ручку, но из-за моих вспотевших ладоней она сделалась скользкой и коварной. Я попытался повернуть ее раз, другой. Вонь гниющей растительность била в ноздри все сильней. Я издал что-то вроде беспомощного всхлипа, и тут ручка все-таки подалась, я выскочил в коридор, как раз когда сучья скребнули по голой спине.

Я неистово вывернулся и захлопнул за собой дверь.

Пожалуй, мне надо было побежать к отцу, но некий инстинкт направил меня к камину, где еще тлели малиновые уголья от угасшего огня. Из охапки дров я выхватил палку, обмотал вокруг нее тряпку и булькнул на нее масла из фонаря. Этот свой факел я сунул в очаг и держал, пока тот не вспыхнул ярким живым огнем. Я завернулся в коврик, что лежал перед камином, и, шлепая босыми ногами по холодным плитам пола, заспешил обратно к своей комнате. Секунду-другую я стоял вслушиваясь, а затем медленно отворил дверь.

В комнате было пусто. Шевелящиеся тени исходили только от пляшущего пламени. Я подобрался к углу, где еще недавно стоял Ольховый Король, но теперь там висела лишь белесая паутина с засохшими трупиками насекомых. Я обернулся на окно, но деревья там стыли в спячке. И в этот момент я дернулся от боли в спине. Я потянулся себе за спину пятерней, и кончики пальцев у меня оказались окровавлены. В кусочке зеркала, что висел у меня над умывальником, я разглядел четыре длинных пореза. Кажется, я вскрикнул, однако крик не сошел с моих губ. Вместо этого он донесся из комнаты, где спали мои отец с матерью. Я устремился туда.