Глаза были жемчужно-серыми сферами, меньше, чем настоящие, и с поперечными разрезами. Какой механизм был внутри, этого я не знаю, но из их задней части торчали крошечные золотые нити, которые подсоединяются к нервам. Большую часть операции принц спал, а я стоял рядом. Бордо помогал Хирургу. Затем оперируемого пришлось разбудить. Его лицо тотчас исказила гримаса боли, но он так быстро овладел собой, что, видя такую стойкость, Бордо пробормотал слова молитвы.

– Немного света сюда, – сказал хирург.

Бордо подтолкнул парящий шар ближе.

– Да, да, я вижу разницу, – сказал Принц.

– Нужно еще раз проверить. И отрегулировать, – сказал Хирург.

Бордо вышел на улицу. Я – за ним следом. Он дрожал, лицо его позеленело от страха.

– Ты сейчас нас убьешь? – спросил он.

– Конечно, нет.

– Я узнал…

– Ты узнал бедного Пилигрима, – сказал я, – на которого во время его странствий обрушилась ужасное несчастье. Вот и все. Ничего больше.

Я некоторое время осматривал товары Бордо. Затем появились Хирург и его пациент. Теперь в глазницах принца блестели жемчужные сферы с мениском ложной плоти вокруг них, чтобы они как можно плотнее сидели в глазницах. С этими мертвыми шариками вместо глаз он выглядел скорее как машина, а не как человек, и, когда он двигал головой, зрачки-щели то расширялись, то сужались, то снова расширялись, тихо и незаметно.

– Взгляни, – сказал он и прошел через комнату, указывая на предметы и даже называя их. Я знал: он видел их как будто сквозь толстую пелену, но, по крайней мере, ему были видны их очертания.

Он снова надел маску, и к вечеру мы покинули Дижон.

Похоже, принц воспрянул духом. Увы, шары в его глазницах были жалкой заменой того, что отнял у него Гормон, и довольно скоро он сам это понял. Той ночью, когда мы лежали на несвежих простынях на кроватях гостиницы Пилигримов, Принц разразился бессловесными криками ярости. В неверном свете истинной луны и двух ложных я увидел, как он вскинул руки, как острыми ногтями впился в лицо воображаемому врагу, а затем повторял это снова, и снова, и снова…

Когда мы наконец достигли Перриса, лето уже было на исходе. Мы вошли в город с юга, шагая по широкой дороге, обсаженной с обеих сторон старыми деревьями, под мелким, моросящим дождем. Порывы ветра носили вокруг нас высохшие листья. Та полная ужаса ночь, когда мы оба бежали из покоренного Роума, теперь казалась почти сном. Весна и лето закалили наш дух, а серые башни Перриса как будто таили в себе обещание новой жизни. Я подозревал, что мы обманываем самих себя, ибо что мог дать мир поверженному принцу, который видел лишь тени, и Наблюдателю, давно пережившему свои лучшие годы?

Это был куда более мрачный город, чем Роум. Даже в конце зимы над Роумом всегда было ясное небо и яркий солнечный свет. Перрис же казался вечно затянутым тучами, а здания и улицы выглядели серыми унылыми. Даже городские стены были пепельно-серыми, без всякого блеска. Ворота города были распахнуты настежь.

Рядом с ними стоял маленький угрюмый человек в форме гильдии Стражей, который, когда мы подошли ближе, даже не поинтересовался, что привело нас в город. Я вопросительно посмотрел на него. Он покачал головой.

– Проходи, Наблюдатель.

– Без всякой проверки?

– Разве ты не слышал? Все города шесть ночей назад были объявлены свободными. Приказ захватчиков. Ворота теперь никогда не закрываются. У половины Стражей нет работы.

– Я думал, захватчики ищут врагов, – сказал я. – Бывшую знать.

– У них есть свои заставы в других местах, и в Стражах нет нужды. Город свободен. Входите. Входите.