Судьба человека – его характер. Но разве от этого зависела судьба тридцати миллионов европейцев, погибших во Второй мировой войне, или тех, кто от голода падал замертво на улицах Калькутты, или тех жителей древней Помпеи, которые были заживо сожжены огненной лавой?

Господствует случайность. Бросишь ли игральные кости, откроешь ли карту. Впредь следует, подобно игроку, полагаться лишь на свою удачу. Быть может, у меня – характер игрока, судьба теперь подтолкнула меня, и я сумею найти новый путь в жизни.

Приехав во Флориду, я стал проводить дни на скачках. Вначале все шло хорошо. Я выигрывал достаточно часто, чтобы жить припеваючи и не думать пока о работе. Никто ее, кстати, мне не предлагал, да я и сам не знал, за что именно взяться.

Жил я сам по себе, не заводил друзей, не сближался с женщинами. С некоторым удивлением я обнаружил, что у меня, по существу, нет никаких желаний. Меня не занимало, надолго ли это. Просто сейчас я не хотел никакого общения, никаких привязанностей.

С горьким наслаждением я ушел в себя, довольствуясь тем, что залитые солнцем длинные дни коротал на скачках, ел и пил в одиночестве, а вечерами изучал породу и чистоту кровей скакунов да повадки жокеев и тренеров. У меня оставалось много времени для чтения (доктор Райян заверил меня, что это не отразится на моем зрении), и я без разбору проглатывал массу дешевых книг в бумажных обложках, не находя, впрочем, в них ни пользы, ни вреда.

Я жил в маленьких отелях, переезжая из одного в другой, как только соседи становились чересчур навязчивыми. Когда окончился сезон скачек во Флориде, оказалось, что я выиграл несколько тысяч долларов, с которыми и прибыл в Нью-Йорк. Там я не стал ходить на ипподром – мне это уже наскучило, – а продолжал играть через букмекеров. В то же время я часто бывал в театрах и кино, уходя на несколько часов в ирреальный мир. Нью-Йорк вполне подходит для человека, который предпочитает одиночество. Самый удобный в этом смысле город, где без всяких усилий сразу почувствуешь себя одиноким и никому не нужным.

Однако в Нью-Йорке счастье изменило мне, и в начале зимы, чтобы как-то прожить, мне уже надо было искать работу. И тут как раз подвернулось место ночного портье в отеле «Святой Августин».

Было далеко за полночь, когда я подытожил последние счета от 15 января. Почувствовав голод, я потянулся за сандвичем и бутылкой пива и в это время услыхал шаги женщины, быстро спускавшейся по лестнице.

Включив свет в вестибюле, я увидел, как женщина торопливо, почти бегом, устремилась к моей конторке. Она выглядела неестественно высокой в туфлях на толстых подошвах и огромных каблуках. На ней была белесая шуба из искусственного меха и блондинистый парик, который никого не мог бы ввести в заблуждение. Я узнал в ней ту шлюху, которая вскоре после полуночи пришла с мужчиной из 610-го номера. Шел четвертый час ночи; ее пребывание в номере слишком уж затянулось, что и было заметно по ней. Она подбежала к запертой парадной двери, тщетно надавила кнопку испорченного звонка, а потом кинулась к моей конторке.

Постучав в пуленепробиваемое стекло, она громко крикнула:

– Откройте дверь. Я ухожу.

Достав ключ из ящика стола, где держал и пистолет, я вышел из своей конторки в примыкавшую клетушку, уставленную сейфами. Еще в ней громоздился допотопный несгораемый шкаф исполинских размеров. Шкаф и сейфы остались от прежних дней – я же упоминал, что отель знавал лучшие времена. Теперь хранить сокровища было некому, и сейфы пылились за ненадобностью. Я отомкнул дверь каморки и вышел в вестибюль. Женщина последовала за мной. Дышала она тяжело. Ее профессия была явно не спортивной и не могла научить ее быстро бегать по лестницам среди ночи. На вид ей было лет тридцать, но, едва взглянув на нее, вы сразу бы заметили, что жизнь у нее не из легких. Вот такие женщины, шмыгавшие по ночам в отель, были для меня веским доводом в пользу безбрачия.