Устав от крутого подъема и чувствуя отвращение к назойливым бедуинам, которые дошли до того, что уже пренебрегали всеми правилами приличия, мы упустили возможность пройти по тесным внутренним ходам открытых пирамид, хотя и видели, как некоторые особо упорные изготовились к вояжу по душным лабиринтам величайшего памятника фараону Хеопсу.

Когда мы, снова заплатив, отпустили наших местных проводников и поехали обратно в Каир с Абдулом Рейсом под слепящим полуденным солнцем, мы волей-неволей стали сожалеть об утерянном шансе. Столько интересного рассказывали об этих подземных ходах! Конечно, не в справочниках для туристов – те, по традиции, предоставляли в ваше распоряжение лишь скупые и скучные описания; но какие ходили истории вне тех мертвых страниц! Входы в подземные пассажи были опечатаны некоторыми собственниками-археологами – якобы для сохранения целостности и взятия различных проб, но кто знает, что они скрывают на самом деле?

Конечно, на поверку часто оказывалось, что слухи эти были безосновательными, но любопытно было иной раз призадуматься над той категоричностью, с какой посетителям воспрещалось входить в пирамиды по ночам или забираться в самые нижние ярусы и подземную часть Великой Пирамиды.

Возможно, последнее было банальным психологическим давлением, желанием заставить ослушавшихся чувствовать себя как бы заживо погребенными под гигантским монументом из прочной каменной клади, откуда выход был возможен лишь по туннелю, в котором взрослому человеку даже не разогнуть спины. А если такой проход пострадает – скажем, его завалит или занесет? Да, было в этих предосторожностях рациональное зерно, но искушение порой идет наперекор всем доводам разума – мне ли об этом не знать! При первой же возможности мы решили вернуться на плато еще раз… и, к слову, мне представился шанс значительно раньше, чем ожидалось.

В тот же вечер, когда члены нашей группы, утомившись после напряженного дня, отправились отдыхать, я пошел погулять с Абдулом Рейсом по живописному арабскому кварталу. Хотя я видел его днем, мне хотелось побродить по узким улочкам и базарам в сумерках, когда густые тени и мягкие отблески света привносили в пейзаж романтический флер фантастики. Прохожих становилось все меньше, но те, что оставались, шумели за десятерых. В Сукен-Наххазине, египетском городе мастеров, мы столкнулись с компанией веселящихся бедуинов. Их явный предводитель, дерзкий молодой человек с крупными чертами лица и вызывающе вздернутым подбородком, обратил на нас внимание. Очевидно, он узнал, не проявив при этом большого дружелюбия, моего опытного, но, признаться, надменного и расположенного к насмешкам проводника.

Возможно, думал я, ему ненавистно было то странное сходство улыбки Абдула Рейса с полуулыбкой Сфинкса, которое и я часто про себя отмечал; или, может быть, ему не нравился низкий, замогильный голос Абдула. Во всяком случае, обмен любезностями на местном диалекте был оживленным; недолго думая, Али Зиз – так звали незнакомца – стал с силой тянуть Абдула за халат. Последний тут же ответил ему взаимностью, приведшей к горячей схватке, в которой оба противника потеряли свои головные уборы (а к ним, замечу, у арабов особое отношение). Потасовка грозила обернуться настоящей дракой, если бы я не вмешался и не растащил их по сторонам, приложив к тому немалое усилие.

Мое вмешательство, поначалу внешне принятое с неудовольствием с обеих сторон, наконец завершилось перемирием. С явной неохотой каждый из участников драки сдержал свой пыл, поднял головной убор с напускным чувством собственного достоинства, столь же глубоким, сколь и неожиданно проявившимся; оба заключили любопытный договор чести – как я потом узнал, эта традиция происходила из древнего Каира. Этот договор предполагал выяснение правоты посредством ночного кулачного боя на вершине Великой Пирамиды. Бой должен был проходить после того, как любители достопримечательностей покинут это место. Каждый боец должен был пригласить секундантов со своей стороны. Кулачный бой должен начаться в полночь, проходить в несколько раундов, вестись предельно благородно.