Как говорилось в записке президента, управляющего Джексона уже давно тревожила скрытность Феллона и его загадочная работа в лаборатории компании во внеурочное время. Имелись серьезные подозрения, что вместе с мексиканцем-надсмотрщиком и несколькими пеонами он был замешан в кражах руды. Пару местных рабочих уволили, но избавиться от хитроумного белого, не имея доказательств, было не так-то просто. В самом деле, несмотря на всю свою скрытность, этот человек вел себя скорее вызывающе, чем осторожно. Он искал повода для ссоры и держался так, словно не он обжуливал компанию, а она – его! Слишком явная слежка со стороны коллег, писал Джексон, по-видимому, все больше и больше раздражала его; и вот теперь Феллон исчез со всеми находившимися в конторе важными документами. О его возможном местонахождении нельзя было предположить ничего, хотя в последней телеграмме Джексона упоминались пустынные склоны Сьерра-де-Малинче – высокой, окутанной легендами вершины, похожей очертаниями на человеческую фигуру. Оттуда, как говорили, и были наняты нечистые на руку рабочие.

В Эль-Пасо, куда мы прибыли на следующую ночь в два часа, мой вагон отцепили от поезда и прицепили к паровозу, специально заказанному, чтобы доставить меня на юг, в Мехико. Утомленный видом пустынной равнины Чивава, я продремал до рассвета и весь следующий день. Поездная бригада сообщила мне, что мы приедем в Мехико в пятницу в полдень, но вскоре я заметил, что бесчисленные задержки отнимают у меня драгоценное время. Следуя по одноколейке, мы все время застревали на запасных путях. То и дело перегрев буксы или какое-нибудь иное затруднение все больше нарушали мой график.

В Торреон мы прибыли с опозданием на шесть часов. Было уже почти восемь часов вечера пятницы – мы отстали на добрых двенадцать часов, и проводник решил увеличить скорость, пытаясь наверстать время. Нервы мои были на пределе, но я мог лишь в отчаянии вышагивать по вагону. Наконец я обнаружил, что ускорение достигается дорогой ценой: через полчаса у моего вагона загорелась букса, так что после досадной задержки бригада решила снизить скорость раза в четыре и, добравшись до следующей станции – фабричного поселка Кверетаро, где имелись магазины, – проверить все подшипники. Это было последней каплей, и я чуть было не затопал ногами, как ребенок. Несколько раз я ловил себя на том, что дергаю ручки кресла, будто пытаясь подтолкнуть поезд.

Только в 10 часов вечера мы дотащились до Кверетаро, и я целый час дышал свежим воздухом на платформе, пока мой вагон отводили на запасной путь, где с ним потом возилась дюжина местных механиков. Наконец они заявили, что работа для них слишком сложна, потому что в переднем колесе нужно заменить детали, которых ближе Мехико не достать. Казалось, все было против меня, и я заскрипел зубами при мысли о том, что Феллон уходит все дальше и дальше – возможно, туда, где мне его будет не найти: в гавань Веракруса или в Мехико с его многочисленными путями отхода, – в то время как меня связывали и делали беспомощным все новые и новые проволочки. Разумеется, Джексон известил полицию во всех окрестных городах, но я не слишком на нее рассчитывал.

Наконец я решил, что лучше всего будет сесть на обычный ночной экспресс до Мехико, который шел из Агуаскальентес и делал пятиминутную остановку в Кверетаро. Если он не опаздывал, то должен был прийти сюда в час ночи, а в Мехико – в субботу в пять утра. Покупая билет, я узнал, что поезд составлен из вагонов европейского типа с отдельными купе, а не из длинных американских, где сиденья расположены по два в ряд. Обычно я предпочитаю американские вагоны, поскольку терпеть не могу, когда кто-то сидит напротив меня, но на этот раз меня обрадовало, что вагоны иностранные. В такое позднее время вполне можно было рассчитывать на свободное купе, а в том состоянии усталости и нервного возбуждения, в каком я пребывал, мне хотелось одиночества и удобных кресел с мягкими подлокотниками и подушкой для головы. Я взял билет в первый класс, забрал свой саквояж из личного вагона на запасном пути, телеграфировал о случившемся президенту Маккоуму и управляющему Джексону и устроился на вокзале, терпеливо – насколько мне это позволяли натянутые нервы – дожидаясь ночного экспресса.