Страстями Роджерса служили тератология и визионерия, подпитываемая образами из ночных кошмаров. На иных его работах это отражалось столь сильно, что они перекочевали в специальную закрытую секцию, подальше от глаз излишне впечатлительных особ. Именно этот альков не для всех столь очаровал Джонса. Сколь бы иррациональными ни казались запечатленные в воске существа, мастерство Роджерса наделяло их устрашающим жизнеподобием. Наряду с богами и монстрами известных мифов, наподобие сестер горгон, гарпий, змиев и циклопов, были здесь представлены и персонажи куда более темных и загадочных древних легенд. Нагромождение бесформенной черной плоти, Цаттогва, соседствовал с величественным щупальцеликим Ктулху, слоноподобный Шогнар Фогн высился над наводящими ужас тварями «Некрономикона», «Книги Эйбона» и «Невыразимых культов» фон Юнтца. Сильнее всего в дрожь приводили те, что были придуманы и исполнены самим Роджерсом, – столь жуткие, что ни одно предание не смогло бы донести до разума смертного подобные образы. Иные являли собой омерзительные пародии на привычные человеческому разумению формы земной органической жизни, в то время как другие казались взятыми из лихорадочных снов о бесконечно чуждых далеких мирах в мрачных глубинах космоса. Что-то в них было от химер с фантастических полотен Кларка Эштона Смита, но даже краска и холст мастера блекли в сравнении с объемностью воска, застывшего во всех этих ужасных формах, и умело созданным освещением.

Джонс, тихий приверженец экстравагантных течений в искусстве, захотел пообщаться с Роджерсом лично. Глава музея согласился принять его в довольно-таки запущенной зале, совмещавшей роли кабинета и мастерской. Проход к ней находился в самом конце сводчатой выставочной галереи. Тусклый свет, проникавший сквозь немногочисленные пыльные окна, находившиеся на одном уровне со старыми булыжниками, мостившими внутренний двор, придавал зале сходство с нутром склепа. Здесь старые экспонаты, поврежденные временем или обращением, реставрировались, а новые обретали форму и жизнь. Восковые конечности, отнятые от восковых же туловищ, возлежали на скамьях; на высоких ярусах полок будто бы в беспорядке громоздились косматые парики, хищного вида зубы и смотрящие в никуда глаза из стекла. Эскизы, наброски и грубые скетчи были в беспорядке разбросаны по всей мастерской, с вешалок свисали всевозможные предметы одежды. Банки с краской, закупоренные и початые, с торчащими кверху ручками кистей, стояли прямо на полу. Ну а королевой сего помещения выступала массивная плавильная печь с нависавшей над топкой металлической емкостью. По отходящему раструбу из емкости той раскаленный воск выливался в форму – благодаря наклону, обеспечиваемому системой шарниров.

Остальное содержимое угрюмой залы хуже поддавалось описанию, ибо представляло собой элементы и заготовки новых фантастических фигур. Обратив взгляд в глубь помещения, Джонс увидел тяжелую деревянную дверь, запертую на внушительный висячий замок. На двери был грубо начертан некий символ, и Джонс даже смог припомнить, где видел нечто подобное: на страницах «Некрономикона», вернее, на сделанных от руки копиях страниц, с которыми ему однажды посчастливилось работать. Похоже, глава музея взаправду был широко образован в темных и сомнительных дисциплинах.

Беседа с Роджерсом не обманула ожиданий Джонса. Высокий, худощавый, темноокий, с черными неухоженными бакенбардами, дико контрастирующими с бледностью благородного лица, хозяин музея был, похоже, искренне рад встрече с единомышленником. Голос его отличался глубиной и звучностью, выдавая в хозяине человека энергичного, увлеченного… быть может, слегка одержимого. Неудивительно, что многие считали Роджерса фанатиком.