Женщина-врач со спокойным безразличным лицом придерживала присоску. Верочка сидела рядом и виновато молчала. Точнее, просто молчала, а на ее лице жалость была написана. Жалость и утомленность. Морщин у нее на лице много было, и настроение старушки они выдавали лучше любых предателей. А может, сама она ими управляла, чтобы лишних слов не говорить, а все лицом показать.

Молча она и мокрую салфетку Ире протянула, чтобы та груди обтерла ею перед тем, как одеваться.

– А начальница где сидит? – спросила Ира у нянечки, уже застегнув красную шерстяную кофточку на все пуговички.

– Да там, напротив процедурной, где ванна стоит.

Идя по коридору, Ирина чувствовала каждое свое движение. Когда осторожно открыла половинку двойной двери, ощутила неприятное напряжение в кисти. Остановилась перед закрытой дверью в комнату с ванной. Остановилась потому, что услышала низкий мужской голос, напевающий какую-то старую, знакомую песню. Постояла минутку, прислушиваясь. Плеск молока в ванной донесся до ее ушей. «Вышли мы все из народа!» – на фоне этого плеска негромко пел в процедурной какой-то мужчина.

Ирина постучала в дверь напротив.

– Да, пожалуйста! – услышала приветливый голос начальницы.

– Чего тебе? – голос начальницы резко изменился, как только в дверном проеме показалась Ира. – Сюда без приглашения нельзя!

Начальница сидела за красивым темно-коричневым столом, на котором стоял компьютер. За ее спиной на широком подоконнике стоял целый зимний сад – не меньше десятка вазонов с молодыми пальмами и плетущимися вверх по ниточкам, уходящим к карнизам, растениями.

– Нелли Игоревна, – Ирина собрала всю свою решительность и попыталась вложить ее просто в силу собственного голоса. – У меня к вам просьба…

– Ну? – начальница смотрела на молодую женщину с показательным пренебрежением. – Чего надо?

– Вы не могли бы поднять мне зарплату… Хотя бы… до семидесяти…

Глаза Нелли Игоревны наполнились гневом. Лицо покраснело. Она расстегнула верхнюю пуговичку своего бордового жакета, словно ей не хватало воздуха.

– Ты же и так почти четыреста долларов получаешь! И тебе мало?!

– Да, но ведь я за дорогу… – Ирина не договорила, по щеке поползла слеза.

– А кормежку свою тут ты считала? Да я на твое место!.. Мне за час найдут женщину, которая за меньшие деньги сюда приезжать будет! Поняла?!

Слезы уже бежали по обеим щекам Ирины. Она кивнула и вышла в коридор. Остановилась перед вешалкой. Медленно переобулась, взяла в руки свой изумрудный пуховый платок. Услышала, как на кухне звякнул телефон.

За ее спиной прошла на другую сторону коридора старушка-няня и тут же вернулась с коробкой конфет в руках.

– Вот возьми, – сказала Ирине, уже надевшей пальто. – От начальницы.

Ирина взяла коробку. Сумочку в другую руку. И вышла, даже не попрощавшись с Верой.

Ей так хотелось поплакать. Но не самой себе, а кому-то. Пусть это и некрасиво!

Снегопад на улице продолжался. Начинало темнеть. Ранние зимние сумерки подчеркивали сказочность и волшебность уличных фонарей, приглушенных летящим снегом.

– Погуляю по парку, – сказала сама себе Ирина, подходя к зебре перехода.

Всмотрелась в сигнал светофора, тоже размазанный падающим снегом. Подумала: «А вдруг Егор тоже там, в парке».

Пошла через дорогу, прислушиваясь к щемящей боли в коленях. Услышала, как кому-то рядом машина засигналила, и тут же ее с ног сбило и куда-то бросило. Она летела с открытыми глазами. Ей казалось, что летит она спиной к земле, а лицом к небу. И видит, как снежинки остаются позади ее полета. И вдруг удар. И небо, еще мгновение назад такое снежно-белое, темнеет. И только колени продолжают щемить. И мир вокруг уменьшается, сдувается или отдаляется, в рулон скатывается, в маленькие коробочки складывается, словно декорация для кукольного театра.