Лора замерла, наблюдая за происходящим. Дерек, безуспешно пытавшийся привлечь внимание Мэтта, повернулся, и она неожиданно догадалась, что именно он собирается сказать ее мужу. Мир рухнул. Распался, как разрезанный апельсин. Лора отчаянно заморгала, пытаясь убедить себя, будто то, что она сейчас увидела, просто игра света или плод пьяного воображения. Но затем Дерек наклонился и зашептал на ухо Мэтту, и по окаменевшему лицу мужа, по его «Что? Что?», нарушившему этот душистый вечер, она поняла: старик, как и говорил викарий, действительно остался верен себе. Даже после смерти.

Ужасно неудобно играть на скрипке и одновременно плакать. При таком наклоне головы слезы сперва скапливаются в ямке между носом и уголком глаза, затем стекают по лицу и, что еще хуже, капают на скрипку, а значит их следует быстро стирать, чтобы дерево, не дай бог, не деформировалось.

Изабелла схватила белый носовой платок и поспешно вытерла влагу с полированной поверхности. Плакать и играть. Нет, или одно, или другое. Однако только игрой на скрипке она могла выразить то, что творилось у нее в душе. Лишь в такие моменты не было нужды надевать маску бесстрашной молодой женщины и прикидываться отважной мамочкой, невесткой, уверенным в себе работодателем и, что самое тяжелое, «стойкой молодой вдовой».

– Мам! – Китти звала ее уже несколько минут.

Она попыталась не обращать внимания на голос дочери и спокойно доиграть последние такты Пятой симфонии Малера, поскольку была морально не готова спуститься вниз, чтобы снова включиться в обычную жизнь. Однако призывы Китти становились все громче.

– Мам!

Нет, в таких условиях просто невозможно нормально играть. Она опустила скрипку, вытерла глаза и, постаравшись придать голосу беззаботность, крикнула в ответ:

– Что случилось?

– Мистер Картрайт пришел.

Картрайт… Картрайт… Она положила скрипку в футляр, открыла дверь мансарды и медленно спустилась вниз. Фамилию Картрайт она слышала впервые, хотя, возможно, и знала этого человека. До смерти Лорана у нее не было необходимости запоминать столько имен.

– Уже иду, – ответила она.

Картрайт. Мистер Картрайт. Наверняка по делу. Уж точно не сосед и не один из друзей Лорана, которые по-прежнему иногда заходили, и если узнавали обо всем впервые, то испытывали самый настоящий шок, а потому их приходилось утешать вот на этом самом диване, словно в ее обязанность входило теперь заботиться о чувствах других.

И уж точно не один из ее друзей, которые в основном потеряли с ней связь, когда ей пришлось уйти из оркестра.

Картрайт. Она заглянула в гостиную и с некоторым облегчением обнаружила, что сидевший на диване мужчина в темно-сером костюме и галстуке был ей знаком. Она видела его на похоронах. Попытавшись собраться с мыслями, она бросила взгляд в сторону кухни, где Китти заваривала чай.

– А что, Мэри не может этого сделать?

– У нее выходной. Я тебе уже говорила.

– О… – Она вечно все забывала.

Дочь подала чай мистеру Картрайту, который, вытянув правую руку, предпринимал героические усилия подняться с низкого дивана. Мистер Картрайт, со своими начищенными ботинками и чопорным видом, смотрелся крайне неуместно на фоне царившего в комнате легкого бардака. Она вдруг увидела свою гостиную глазами постороннего человека. На столах кипы книг и журналов. На подлокотнике дивана кто-то оставил маску для Хеллоуина и кипу стираного белья. Ее трусики вывалились из стопки и висели на спинке, явно желая спрятаться между подушками. Тьерри сидел, вперившись в телевизор, безразличный к творившемуся вокруг хаосу.