После опроса капитану предстояло самое сложное: он должен был отправиться в дом Натальи и пообщаться с ее отцом. Тот факт, что отец первым прибыл на место преступления и переместил тело, вынуждал Паршина попытаться с его помощью восстановить картину в первозданном виде, так как это могло помочь следствию.

«Как я могу просить убитого горем отца вновь пойти туда, где он нашел окровавленное тело своей дочери? Да и кто может просить о таком?» – размышлял Паршин, направляясь к дому Рогозиных.

И все же ему пришлось сделать это. Вместе с отцом Натальи они пришли в парк, где тот попытался вспомнить, как лежало тело дочери, когда он его нашел. Паршин понимал, сколько мужества нужно, чтобы выполнить просьбу следователя, и восхищался выдержкой отца. Когда в доме Рогозиных капитан попросил помочь ему на месте, отец чуть не выставил его из дома, но Паршин умел быть убедительным. Он объяснил, насколько это важно для поимки преступника. В конце концов отец согласился. Но одно дело говорить об этом в теории, и совсем другое – держать себя в руках, когда стоишь возле лужи родной крови.

Поначалу ничего не получалось, отец просто не мог вспомнить ни одной детали, кроме того факта, что здесь лежала его мертвая дочь. Затем, по наводящим вопросам следователя, он постепенно начал вспоминать то, что мозг зафиксировал подсознательно. Например, то, как именно лежало тело. Оказывается, оно вовсе и не лежало: преступник прислонил его к стволу дерева, придав сидячую позу. Руки девушки были скрещены на груди, что в тот момент для отца не имело значения, и лишь теперь он понял, насколько это странно.

Еще один нюанс: волосы Натальи были распущены, хотя она почти всегда ходила с косой, распуская их лишь в самых торжественных случаях. А вот ленты, которой девушка повязывала косу, на месте не оказалось. Впоследствии Паршин сам проверил все вещдоки, собранные экспертами, но ленты среди вещей так и не нашел. Как не нашел и упоминания об обуви девушки. По словам отца, Наталья в тот день ушла из дома в новых босоножках. Белые, на высоком каблуке, с тремя лаковыми ремешками. Эти босоножки купил ей дядя, проживающий в Саранске. Привез из Москвы, куда ездил в командировку. Наталье они очень нравились, и в тот день она надела их, потому что они хорошо сочетались с платьем.

Поблагодарив Рогозина за помощь, Паршин отвез его домой. Сам же поехал в морг, переговорить с доктором Бровкиным.

Патологоанатом встретил Паршина неопределенным мычанием, не отрываясь от работы. В тот момент он исследовал тело третьей жертвы, Аглаи Филимоновой, и, судя по выражению лица, был чем-то сильно озадачен.

Паршин прождал минут пятнадцать, прежде чем доктор Бровкин отложил инструмент и заговорил.

На теле женщины он насчитал девяносто восемь ран, по меньшей мере, двадцать из которых проникали на глубину более пяти сантиметров. При такой кровопотере женщина вообще не должна была двигаться, не только бежать, заявил Бровкин. Но, судя по состоянию ступней, она именно бежала, не разбирая дороги, наступая босыми ногами на камни, колючки и сучки. Гнал ее не просто страх, а неконтролируемый ужас. Скорее всего, преступники дали ей фору, намеренно продлевая страдания. Они гнали ее до памятника, а потом стояли и смотрели, как женщина, обезумев от страха, взбирается на сооружение, которое никак не может спасти ее от гибели.

«Беспричинная жестокость, которая не сулит никакой выгоды, кроме наслаждения видом чужих страданий, – резюмировал доктор Бровкин. – Не нужно быть экспертом, чтобы сделать вывод: у преступника явное психическое расстройство, раз он так упивается чужой болью».