Сотрапезники внимательно следили за его манипуляциями. Его коротковатые бледные пальцы осторожно сжимали поблескивавшую металлом граммофонную ручку. Наконец заскрипела игла, и вдруг вспыхнула музыка. Резко, оглушительно вступил оркестр. Потом раздался женский голос с легким тремоло.

Опера! Итальянская опера!

Сталин улыбнулся. Он дирижировал правой рукой, подчеркивая нюансы, которые скрадывал механический прибор. Женский голос оборвался на жалобной ноте. Оркестр громыхал, скрипки отзывались медью раструба. В музыку врывались хрипы. Пластинка была порядком заезженной. После пары нот, взятых то ли органом, то ли кларнетом, сталинский голос заглушил тенора:

Марина так и разинула рот. Наверняка вид у нее был идиотский. Если бы ей кто рассказал, не поверила: Сталин поет итальянскую оперу! Причем умело, талантливо. Он слегка откинул голову, округлил рот, его щеки вновь порозовели, руки поигрывали у подбородка. Голос был звучным, сильным и чистым, что удивительно для такого курильщика…

Марина была в бешеном восторге. Готова хохотать, бить в ладоши, как восхищенное дитя. Очередная маска, совсем другой Сталин! Кто смог бы перед ним устоять?

Когда Сталин допел арию до конца, раздались шумные аплодисменты. Он ответил легким поклоном. Его золотистые глаза искрились радостью. Меняя пластинку, он жестом подозвал Ворошилова. Из раструба грянуло церковное песнопение с величанием «Многая лета»! Сталин с Ворошиловым приобнялись и запели. У Ворошилова оказался прекрасный баритон, это был слаженный дуэт. На третьем стихе к ним присоединились дядя Авель, Буденный и Серго Орджоникидзе. Могучий хор окончательно заглушил потуги граммофона. Легкие певцов раздувались в едином ритме. От песнопения веяло какой-то старинной красотой и задушевностью. Окончание песни утонуло в громе аплодисментов, хохоте, криках «Браво!», звоне бокалов.

А затем, как по команде, произошла смена декораций – стол и стулья были сдвинуты к стенам. Гостиная в мгновение ока превратилась в бальный зал. Сталин, покрутив ручку граммофона, завел очередную пластинку. Бравурно зазвучали ударные, флейты, скрипки. Марина ощутила прикосновение чьей-то руки. Это оказался сияющий улыбкой красавец Микоян.

– Марина Андреевна, вы умеете танцевать лезгинку? Нет? Так я вас научу.

Микоян отыскал место среди образовавшихся пар. Сталин с Егоровой уже начали танец, остальные старались подхватить ритм. Марина усердно подражала Микояну. Он был первоклассный танцор – бойко работал ногами, сохраняя прямую осанку, держался почти вплотную к Марине, но ни разу не задел ее. В танце было много прыжков, поворотов, требовавших полной согласованности партнеров. Марина сбивалась с ритма, постоянно спотыкалась, с хихиканьем цепляясь за Микояна. Партнер держался как джентльмен, серьезно, профессорски, подбадривая Марину:

– Опа, опа, уже лучше! Продолжайте, Марина Андреевна… Следите за руками. Так, так! Вот как вы быстро научились! Может, вы еще более талантливая танцовщица, чем актриса?

Старик Калинин, развалившись в кресле, пьяновато ржал, подрагивая пустой рюмкой в такт музыке. Под конец лезгинка достигла бешеного темпа. Закусив губу, Марина старалась не отстать от Микояна. Она цеплялась за него все чаще. Да и он теперь не упускал случая к ней прикоснуться.

– Опа, опа, опа! Здорово, отлично!

Вдруг Микоян подхватил ее на руки. Марина почувствовала на своем открытом плече его жаркое дыхание. Одновременно и Сталин точно так же вскинул Галину. Женщины на миг встретились взглядами. Марине показалось, что Егорова одобрительно мигнула.