Игорь безжалостно вонзил чайную ложку в кремовую розочку и наполнил рот густым, сладким, изысканным. Затем приложился к стакану вытянутыми в трубочку губами, отхлебнул, обжигаясь. Жанна села на стул рядом. Взяла с тарелки сухарь, громко куснула и тоже склонилась над черным дымящимся пойлом.

– Ладно, – он неожиданно встал. – Надоело в темноте, я включаю свет.

Она вскочила следом.

– Подожди, сейчас посмотрим… – и порхнула к окну.

Момент: ее обтянутый силуэт застыл на фоне ночи. Игорь тоже застыл, глядя на нее.

И вновь – словно жаром окатило, снизу вверх, из штанов в голову. Нежность наполнила током крови все, что полагалось, нежность больше не желала вмещаться – ни в голове, ни в штанах. Молодой человек забыл про свет. «Подойти, – думал он. – Сзади. Обнять. Она положит мои руки себе на грудь…»

– Иди скорей сюда, – глухо сказала Жанна.

– А? – выдавил он, мучительно просыпаясь.

Послушно подошел. Сзади. Но обнять любимую женщину не смог, потому что в институтском дворе были люди. Два темных субъекта, один за другим огибая лужу, перемещались в пространстве фонаря. Каждый тащил нечто тяжелое, ящикообразное. Плюс еще один – впрочем, тот уже скрылся под аркой, ведущей из второго двора в третий.

– Они нас не заметят? – спросила Жанна.

– Снаружи ничего не видно, – квалифицированно объяснил Игорь. – Тем более, второй этаж… – Он напряженно всматривался. Когда двор опустел, раздраженно добавил. – Вот вам и уединились. Романтика, называется!

– Кто это был? – кинула Жанна очередной вопрос.

После минуты мозговых усилий Игорь подвел итог:

– Ни фига понять невозможно.

Столь отточенная формулировка позволила вернуться к ужину. А что еще оставалось делать? Неопознанные субъекты больше не появлялись, ни темные, ни светлые, ни какие иные.

– Вот бы сейчас влипли, – угрюмо констатировал Игорь, отрезая при помощи чайной ложки новый кусок торта. – Включили бы свет, а они сразу к нам – мол, дорогие коллеги, предъявите ваше разрешение на работу в ночь.

– А мы им: «Предъявите ваше». Вряд ли у них найдется.

– Никогда не ел ничего вкуснее, – удивился он, трогательно чавкая.

– Изголодался, – ласково сказала она, хрустя на всю кафедру. Вдруг легко приподнялась и пересела со своего стула к нему на колени, оставив чай недопитым. Обняла его за плечи, прижалась к теплому телу. Ее тело было еще теплее. – Боже, какой ты у меня хорошенький! Извини, что я тебя так… Кормлю сухарями вместо яичницы. Совсем тебя не жалею…

– Тортом, – улыбаясь, поправил он. – Тортом кормишь.

Губы ее были рядом. Запахи ее сводили с ума. На коленях у него сидела женщина, его женщина. Разве можно в это поверить? Он поставил стакан, положил ложечку и взял женщину в свои руки именно так, как она хотела – обвил грудь по звериному, по-мужски.

– Колючий, – Жанна уменьшила громкость до шепота. – Об тебя карандаши точить можно.

– Я собирался на даче побриться, но…

– Бедненький мой, небритенький. Писатель мой, гений мой непризнанный… – ничем не сдерживаемая любовь была в ее губах. – Ты кушай, не обращай на меня внимания. Я только посижу чуть-чуть у тебя и успокоюсь.

– Какой я писатель! – откликнулся он невпопад. – Не печатаюсь… Кому я нужен?

– Мне! – обдала она его одуряющим жаром, явно не собираясь успокаиваться. – И вообще, кончай комплексовать. Ты талант, я тебе даже иногда завидую. Особенно, когда ты где-то там, в облаках. Я-то ни на что не способна, дура… Кстати, почему тебя не печатают? А в «Русских горках»? Первая публикация, не все же сразу.

Теперь она говорила с неожиданной серьезностью.