Она даже не стала спрашивать у Мэрили, хочет ли она услышать эту историю. Было слишком поздно. Она уже погрузилась в воспоминания – потому что в самом конце у нас остаются лишь они.

1935 год

Я смотрела, как Джимми и Ламар топчут страстоцветы, упавшие с цветущей пурпурной лианы, которую папа посадил под окном маминой спальни много лет назад, когда еще не оставил надежды ее порадовать. Сидя на ступеньках крыльца, я наблюдала за ними и слушала хлопки, с которыми лопались круглые шарики. Я хотела сказать им, что можно съесть страстоцветы, вместо чтобы топтать, но не сказала. Я была в переходном возрасте и еще не понимала, ребенок я или уже взрослый человек.

С тех пор, как год назад погиб Руфус, я сильно выросла. Не только стала выше ростом, но начала иначе думать. И чувствовать. Раньше мне нравилось топтать страстоцветы, чувствовать, как липкий сок течет по ногам; теперь – просто слушать этот звук. Джимми и Ламар были почти моими ровесниками, но я уже стала слишком взрослой, чтобы к ним присоединиться.

Заслушавшись, я не поняла, что Дикси нет рядом, пока не услышала тихий жалобный плач из-под крыльца, похожий на шуршание чистых простыней, когда кладешь их друг на друга, стеля постель. Склонившись, я увидела ее. Белая шерстка на задней лапе стала темно-красной от засохшей и свежей крови. Она пыталась слизать эту кровь, но ей было слишком больно, потому что каждый раз, касаясь язычком лапы, она вновь начинала скулить.

– Джимми! Ламар! Быстро сюда! Дикси поранилась.

Джимми полез под крыльцо, чтобы ее достать. Больше она в такую минуту, наверное, ни к кому бы не пошла. Она была совсем маленькой, легко умещалась в его руках, и когда он поднял ее в воздух, я увидела, что на ее искривленной ножке висит капкан.

Ламар погладил ее по подбородку, она положила голову ему на руку. Ее глаза потемнели, словно вместив в себя всю эту боль.

– Беличий капкан, – сказал Джимми, злясь и вместе с тем стараясь не плакать.

– Папа же велел Гарри их не ставить. У нас столько кошек, и Дикси, и они могут пораниться. – Я плакала, не стыдясь, вне себя от боли и злости. И ненависти к старшему брату, совсем не умеющему думать о других.

Папа открыл дверь. За ворот его рубашки была заткнута нагрудная салфетка.

– Что за шум? Может человек спокойно почитать газету?

Я рванула к нему, прижалась к мягкому телу.

– Дикси поранилась… она попала в капкан Гарри и сломала ногу. Надо везти ее к доктору…

Он будто стал меньше ростом. Плечи опустились, голова упала на грудь.

– Прости, Душка, у нас нет на это денег.

– А как же доктор Маккензи? Он согласится бесплатно! – Я не была уверена, но доктор Маккензи был папой Уиллы Фэй, а это чего-нибудь да стоило.

Папа покачал головой, посмотрел на Дикси, переставшую скулить, будто пытаясь казаться храброй.

– Мне неловко так часто просить его об одолжении. К тому же тут уже ничего не поделаешь. – Он погладил меня по голове, как маленькую, и взглянул на Джимми и Ламара, как будто пытаясь сказать им то, чего я не услышу.

– Я могу вправить. Я видела, как мама вправляла Гарри сломанную руку, и все запомнила… ну почти все… – Я уже готова была бежать вниз по ступеням, искать деревяшку, которую могла бы наложить как шину. Но отцовская рука легла мне на плечо, остановила.

– Собаке больно, Душка. Будет жестоко заставлять ее мучиться. У нее не только сломана нога, она еще и разгрызла рану. Пошло заражение, которое будет медленно ее убивать. Ты должна сделать правильный выбор.

Он сжал мое плечо – высшее проявление нежности, на которое он был способен – и пошел в дом. Дикси смотрела на меня чудесными карими глазами, но я не могла ее погладить. Я не смела. Это было бы как в библейской истории про Иуду. Хотя я без того чувствовала себя им.