Прелесть жизни на такой многолюдной улице в том, что всегда найдется кому прийти на помощь – подметку ли прибить, крысу ли поймать, записку ли отнести на другой конец города. Решение задачи, кто же будет кормить Димитрия, оказалось прямо под рукой.

– Я Элиаса уже почти не кормлю, – сказала Роза, – а молока у меня сколько угодно. Хочешь, я возьмусь?

Это казалось самым естественным выходом.

И не прошло и дня, как Димитрий сосал уже другую грудь. Живот у него опять был полон, и он снова стал расти и крепнуть под постоянным улыбчивым, обожающим материнским взглядом. Мужу Ольга не стала говорить, кого взяла в кормилицы, – знала, что он не одобрит.

Даже на этой улице, которая богачу показалась бы просто нищей, существовало крепко сплоченное сообщество. Жизнь бок о бок сделала людей не менее, а даже более терпимыми друг к другу.

Все дети играли вместе – христианские, мусульманские, еврейские, и когда они затевали салки возле местной церкви, или среди развалин синагоги, или у одного из множества минаретов, которые все еще возвышались над городом, никто и не вспоминал, что это святое место. Тем более не важно было им, кто к какой религии принадлежит.

Они понимали, что чем-то отличаются друг от друга. «А почему ты, Исаак, говоришь не так, как мы? – поддразнивал, бывало, кто-нибудь из мальчиков-христиан. – И почему по субботам играть не выходишь?» Маленьких мусульман тоже дразнили. «А я слышал, как мой отец говорил, что твой дядя вчера напился!» – «Ну и что? Мама говорит, если он не сам ракию покупал, так это ничего не значит!» Вот так и жили люди на улице Ирини: мирясь с особенностями друг друга и привычно закрывая на что-то глаза.

В ноябре в городе состоялся судебный процесс, за которым все следили с большим интересом. Супружескую пару, жителей той части города, где предположительно возник пожар, обвинили в поджоге. Константинос, который теперь заходил на улицу Ирини проведать жену реже чем раз в неделю, появился там как раз в тот день, когда огласили вердикт, и яростно настаивал на том, что поджог был преднамеренным.

Подсудимых оправдали, но по складу своего характера Константинос был неспособен поверить, чтобы такая катастрофа могла быть случайностью, – нужно же было на кого-то излить свой гнев после таких потерь.

– Выходит, нас хотят убедить, что гибель нашего города – просто несчастный случай?! – воскликнул он и ударил кулаком по столу.

Вопрос был риторическим. Ольга в эти дни не решалась ни в чем возражать мужу, хотя про себя считала: уже то, что эта пара потеряла во время пожара все свое имущество, говорит в пользу их невиновности.

В это утро Комнинос едва замечал жену и ребенка. Сидел, уткнувшись в газету. Ольга стояла у плиты, помешивая кофе для мужа, и думала о том, что его гнев доходит до кипения ровно за то же время, за какое поднимается темная жидкость в маленькой турке. Она налила кофе в чашечку, поставила перед ним на стол и отошла.

Оправдание несчастных беженцев было не единственным важным событием этого дня.

Вот уже месяц выходили ежедневные сводки новостей – свидетельство острых противоречий внутри Греции. Как раз перед этим опустошительным пожаром король Константин покинул страну, и его сменил на престоле сын Александр, который, вопреки отцу, поддержал Венизелоса. Очистив армию от роялистов, Венизелос, снова ставший премьер-министром, втянул не слишком прочно объединившуюся Грецию в войну на стороне Антанты. В результате всего этого Леонидас Комнинос отправился сражаться на Македонский фронт, на север страны.