– …если сказать нечего, это не значит, что надо обязательно молчать…..монах спит – служба идёт – всенощная или обедня, например…..а если подумать: Благодать-то – не картошка, и как её культивировать…..вот, например, почему, если к Небесам обращаешься, надо непременно башкой об пол стучаться… – Постепенно текст стал относительно связным, и даже голос начал казаться знакомым. – …и вот однажды оказывается, что вся жизнь – псу под хвост. А всё с того начинается, что каждому во что-то верить надо. Во что-то или хотя бы кому-то… Ждёшь одного, а получается совсем другое. Вот был у нас в семинарии отец Софрон, риторику вёл. Так он так и говорил: если не чуешь в себе сил верить каждой букве Писания, даже вопреки логике, здравому смыслу и научному знанию, иди в слесаря и посещай храм по пятницам, как все добрые граждане, – через раз. Ну а кому хочется, чтобы как все… Я уж не первый год в Писании копался. Только ничего нерукотворного там не откопал почему-то. Но думал: если уж есть логика, которая против, найдётся и другая – которая за, что не всякий смысл здравостью красен, а что до науки, то Господь нарочно нам испытание подбросил – вместе с миром сотворил ему прошлое, которого на самом деле не было. Однажды попробовал кафедральному левиту изложить насчёт этого, так он мне сразу велел заткнуться, потом начал выспрашивать, с кем из сокурсников успел я подобные вредоносные мнения обсудить, а потом отправил к коридорному смотрителю – на дюжину плетей, чтоб не пытался разумом постичь основы веры. Ну сходил я, своё получил, а наутро забрал из канцелярии карточку свою и ушёл в чём был. Вот так. Потом года три с половиной мыкался где попало, даже во Внутреннюю Стражу на два года завербовался – тут уж пришлось контракт оттрубить от и до, но тех лет мне как раз и не жалко. Там-то меня смирению и научили, спасибо старшине Зубу. И мысли свои держать при себе, делать, что надо и когда полагается.

Онисим вдруг понял, что не спит и нет никакого тумана перед глазами, а есть низкий потолок, на котором, покачиваясь от сквозняка, висит шарообразный матовый плафон, на который падает пробивающийся в окно лунный свет. Он повернул голову и обнаружил, что брат Ипат сидит на своей койке с закрытыми глазами и говорит, говорит, говорит…

– А сюда я пёхом пришёл. От Большой Засеки пять тыщ вёрст оттопал. А знаешь почему? Спешить было некуда. Рассудил, что если идти куда глаза глядят, рано или поздно суета разума в ноги уйдёт, и станет тогда разум чист и для веры открыт. А когда досюда добрался, пребывал я уже в счастливом заблуждении, что готов отныне посвятить остаток жизни служению Господу, посту, молитве и трудам праведным, не рассуждая в сердце своём, почему ящеры передохли за миллионы лет до Начала Времён. Отец Фрол меня даже расспрашивать ни о чём не стал и другим, похоже, не велел. Ему и вправду стоит только голос услышать или ещё как, и он о человеке сразу много чего понимает – что-то такое, чего самому лучше не знать. А мне он так и сказал – ты, говорит, к нам вряд ли надолго, потому как вера твоя – от томления духа и смирение твоё от ума идёт. Вот так. Насквозь видит, хоть и слепец, а в постриге не отказал. Значит, прикинул, что от меня тут польза какая-то будет, а может, ему план из епархии спускают по монашескому поголовью – не знаю… Только одно понятно: всюду лицемерие, корысть, трусость, а истину никто не хочет ни видеть, ни слышать, даже если она сама в глаза и уши лезет. Даже здесь.

– А что такое истина? – Онисим сам не ожидал, что такой вопрос может у него возникнуть и тем более что он произнесёт его вслух, причём вместе с ответом. – Для меня вот нет ничего важнее ночного бреда – значит, он и есть истина.