Первое, что удивило ее, как только она стала посвященной нильфийкой − пересечение границы. Все было не так, как в детстве. В пять лет ей казалось, что происходит какое-то волшебство − когда она приземляется на прозрачный пол перед мерцающей стеной, а потом делает шаг вперед, летит вниз, визжит, и из ее груди вышибает воздух, пока она не взмахнет крылышками. А теперь в этом не было ничего волшебного − контролировать себя стало проще. Она сразу удержалась в заметно прохладном воздухе. Ветер неприятно хлестал ее по щекам.

В мире людей она почувствовала себя своей, словно прожила здесь все свои восемнадцать лет. Возможно, потому, что она была здесь раньше, и здания казались ей знакомыми, как и парки с кафе и ресторанами. Плюс − она хорошо обучилась и теперь многое знала о мире людей.

Последние годы Лавур часто нездоровилось, и она взяла участок поменьше, а свой, с разрешения Равни, отдала Лави.

Лави рассеивала пыльцу там, где это требовалось: в бандитских районах и в малообеспеченных семьях, где супруги поколачивали друг друга, где помещения провонялись спиртным и запахом табака.

Она пролетела мимо того самого парка, в котором увидела те же самые гигантские мыльные пузыри. Опустевшая карусель больше не крутилась. Людей в парке не было, только одинокий старичок с тростью шаркал ногами в пыльных ботинках.

Пузырей здесь тоже больше не было. И запах, доносящийся из кондитерских, больше не впечатлял так, как раньше. Лавур иногда приносила внучке пирожные и эклеры, чтобы заглушить ее боль, но Лави к ним не притрагивалась. После пропажи мамы все поблекло.

Лави сглотнула ком в горле, когда приближалась к больнице. Воспоминания об исхудавшем мальчике вспыхнули с новой силой − она будто заново проживала прошлое. И тут же ее затопил стыд. С пропажей мамы она совсем забыла о нем, ни разу его не проведала, даже не вспоминала о нем. Жив ли он?

Лави оказалась внутри и вдохнула ртом воздух. Уже знакомый запах медикаментов ударил в нос, в воздухе повисли все те же боль и отчаяние. Она направилась в запланированную палату и замерла в воздухе. Там пахло ванилью и корицей − до боли знакомый запах. Лави обернулась и улыбнулась. Это была Надин − нильфийка Надежды. Дверь в палату была открыта, Надин висела в воздухе спиной к Лави. В палате напротив находилась Вера. Две ее подруги, с которыми она дружила с самого детства, тоже были здесь.

Изнемогая от усталости, Лави поплыла в палату Надин. На хрупкой кровати находился громоздкий мужчина. Он лежал на белоснежных простынях, на его лице застыла гримаса неприязни и брезгливости.

Пышечка Надин с густыми русыми волосами, заплетенными в косу, и с темными, как шоколад, глазами пробормотала:

− Ну же, Кристофер, давай попробуем еще раз. У нас намечается прогресс.

Лави не видела Кристофера раньше, у нее был другая «цель», как выражались нильфийки, но любопытство пригвоздило ее к месту.

Надин прикоснулась к руке больного. Лави открыла рот и нахмурилась. Прикасаться к людям разрешалось лишь в самых редких случаях, потому что при этом нильфийки теряли много сил. Лави за весь день еще ни к кому не прикоснулась. После пыльцы люди становились добрее, и этого было достаточно.

Кристофер вдруг закрыл глаза и попытался принять сидячее положение. Мышцы на его лице напряглись, лицо побагровело, он сдался и упал обратно на подушки. На его лице проступил пот, он отдышался и сглотнул.

− Да пошло оно все к черту! Ненавижу! − сквозь зубы прошипел он.

Его лицо разгладилось, и только сейчас Лави обратила внимание на его глаза цвета неба, на правильные черты и густые темные волосы. Внешне он был весьма привлекателен.