Поймите правильно, я родом из интеллигентной семьи. Мой отец – ректор небезызвестного московского ВУЗа, мать – некогда знаменитая прима-балерина Большого театра. До шестнадцати лет я была примером идеально воспитанного ребенка: отлично училась, играла на фортепиано, печаталась в Мурзилке и никогда не перечила родителям.

Естественно, это все не могло продолжать вечно, и в десятом классе у меня случился подростковый бунт – я покрасила волосы в красный, стала курить и связалась с плохими ребятами. Но даже невзирая на это, в душе я всегда оставалась ценителем прекрасного.

Меня искренне восхищало творчество Шишкина, потому что, если долго-долго смотреть на его картины, можно заметить, как шевелятся кроны деревьев. Я любила музыку Рахманинова, зачитывалась Булгаковым и заучивала наизусть стихи Ахматовой. Мне правда нравилось то, что принято считать классикой.

И тут Богдан. Весь такой современный, продвинутый и… Совершенно мне не понятный. Начиная от манеры общения и заканчивая способом заработка на жизнь. Мы с ним настолько разные, что сам факт нашего знакомства можно отнести к области фантастики. Юный рэпер и возрастная писательница… Видите, даже звучит смешно!

Но, несмотря на различия и абсурдность нашей связи, мне было хорошо с ним. До умопомрачения хорошо. И это обстоятельство страшит меня больше всего остального. А друг я увижу Богдана и снова сорвусь в пропасть? Вдруг потеряю разум и опять рухну в его объятья?

Нет, понятное дело, ничего такого я делать не собираюсь, но все же… Единожды сорвавшись, я больше себе не верю.

11. Глава 11

Карина

В клубе очень людно и невыносимо накурено. Вентиляция работает из рук вон плохо и почти не справляется со своей функцией, поэтому волосы и одежда, вне всяких сомнений, провоняют дымом.

И зачем я только напялила пиджак от Баленсиага? Он совершенно не соответствует формату вечеринки и сразу выдает во мне белую ворону. А еще его легко могут облить чем-нибудь липким и трудноотстирываемым. В общем, глупое было решение.

Миновав узкий коридор, который буквально кишит молодыми людьми, самозабвенно исследующими рты друг друга, я вхожу в основной зал и с замиранием сердца устремляю взгляд на залитую неоном сцену.

Богдан стоит у самого края и, поднеся микрофон ко рту, энергично начитывает:

А нам бы просто неба, чтобы птицей в нем летать,
А нам бы просто денег, чтоб могли не воровать,
А нам бы просто смелости, чтоб воплотить мечту.
Скажи, ну разве много надо просто пацану?

В жизни его голос звучит гораздо более резко и громко, чем в записи, но все равно утопает в шуме толпы, которая одновременно с ним пропевает слова песни. Очевидно, присутствующие знают весь текст наизусть. Вот это я понимаю, любовь к творчеству.

Делаю пару шагов по диагонали и пристраиваюсь у перилл лестницы, ведущей вниз. На танцпол спуститься не решаюсь – судя по неистовым визгам и давке, там правят самые ярые фанатки Богдана, готовые на все, чтобы оказаться поближе к сцене. Мне, конечно, тоже любопытно поглядеть на исполнителя вблизи, но все же не настолько, чтобы из-за этого получить локтем в глаз.

Бросаю короткий взгляд на наручные часы, чтобы прикинуть сколько еще продлится эта вакханалия, именуемая концертом, и прихожу к выводу, что, наверное, не больше получаса. Мероприятие началось в восемь вечера, а сейчас уже почти одиннадцать. Вряд ли Богдан будет распинаться перед зрителями дольше трех часов. Не думаю, что за переработки ему платят.

Делаю глубокий вдох, запасаясь терпением, и вновь гляжу на сцену. Маленьким полотенцем, висящем на шее, Богдан утирает со лба пот и приступает к исполнению очередной композиции. На этот раз более мелодичной и медленной.