А Лёха был другой. Матово-гладкая кожа на животе поблескивала от пота, крупные бисерины стекали и по мощной груди с темно-бордовыми, крохотными сосками, запутывались в черной дорожке волосков, убегающих под пояс штанов. На руках бугрились твердые бицепсы, от локтей до запястий тянулись тугие жгутики вен, и пальцы у него красивые. И волосы густые, хоть и всклокоченные сейчас, наверное, мягкие наощупь, что хотелось потрогать, зарыться руками.

Дуся смутилась, подняла голову, комкая марлю, смоченную в воде. Лёха сверлил её выразительными, серыми, как сталь, глазами. Вернее, он бесстыдно разглядывал её грудь, от прерывистого дыхания натягивающую тонкую ажурную кофточку.

— Будешь мешать или отвлекать, сам достаешь пулю! — предупредила она, убрав с пухлой щеки налипшие темные прядки.

— А чё я сделал-то, Евдокия Иванна? Ты очень красивая. — уронил голову на спинку Лёха.

Девчонка стояла вплотную, но ей было неудобно тянуться к ране, и он раздвинул ноги, заставил её подойти ближе. Теперь, в плену его коленей, Дуся и вовсе с трудом сохраняла невозмутимость. Занялась раной, осторожно смывая запекшуюся корку с краев, а внутреннее напряглась так, что не могла чувствовать себя комфортно. Лёха то ли нарочно, то ли нечаянно, вдруг сжал её коленями, и она сердито глянула на него. Вода с марли закапала на его джинсы.

— Ты шевелись, киска, или хочешь, чтоб я в отключку улетел? Свалить мечтаешь?

— Ага, а потом всю жизнь угрызениями совести мучиться? — огрызнулась девушка, продолжая свое дело. — мне грех на душу брать не резон. Я будущий врач!

— О как… — удивился бандит, накручивая на палец её локон. — а папашка, поди, большая шишка, в мэрии кресло протирает, или нефтяник?

— Тебе какая разница?

— Никакой. — легко согласился Змей, нахально любуясь красоткой. — ручки не-ежные, умелые. Очумелые ручки. Хороший из тебя док получится, Евдокия Иванна.

— Хватит издеваться! Просто Дуся. — отрезала она, и бросила бурую от крови марлю в таз.

Внимание привлекла татуировка на правом предплечье Лёхи — девушка-ангел с опущенными крыльями и скорбным личиком. Благодаря профессии отца, она немного разбиралась в значении таких тату, где-то слышала разговоры приятелей Ивана, где-то ради интереса читала о нательных рисунках. Чуть тронув кончиками пальчиков набитого ангела, Дуняша тихо спросила:

— Это символ принадлежности к религиозной касте, или напоминание о роковой ошибке прошлого?

Вот тут она его поразила. Девица-то, бля, не совсем простушка, разбирается в том, о чем принято молчать. Лёха криво улыбнулся, скосив глаза на татуировку. Говорить об этом он не любил, слишком свежи еще были воспоминания. Дуся угадала, татушка несла в себе глубокий смысл, он набил её поближе к взгляду как вечный укор за содеянное.

— Да-а-а, это так… Ни хрена она не значит. Понравился эскиз. — соврал Змей, и смежил веки. — короче, харэ базар разводить. Свинец из меня выковыривай.

Она поджала губы, показывая неодобрение его грубости, и посмотрела ему в лицо. Лёха подмигнул ей, ощупал взглядом хорошенькую мордашку, курносую, в веснушках, с огромными, шоколадного цвета, глазами. Рот был великоватым для таких аккуратных пропорций других черт, но и придавал шарма. Хотелось впиться в сочные пухлые губы, терзать их, ласкать языком.

2. Глава 2

Дуняша порылась в пакете, и вручила Лёхе резиновый небольшой тренажер для развития кистей рук. Он непонимающе уставился на приспособление, утыканное мелкими шипчиками.

— Чё это за самотык? В услуги сестры милосердия входит утешить больного еще и сексуально? Девочка любит жесткие игры? — усмехнулся Змей.