Вошел Йен-Ридт. Старший сын. Воплощение отцовских надежд и один из лучших оперативников резидентуры. Выглядел он уставшим; следы недавнего взрывного метаморфоза все еще явственно просматривались на его теле. Сын до сих пор был неприятно похож на хомо, хотя уж кому-кому, а Йен-Яскеру вроде бы не привыкать к облику землян.

– Садись, – велел Йен-Яскер и пододвинул ближе к сыну сосуд с чаем и чистую чашу; слуга только-только ополоснул её кипятком.

Йен-Ридт с готовностью опустился на подвес и скрестил ноги. С нескрываемым удовольствием отведал чаю, поднял глаза на отца. Впрочем, нет: в данном случае скорее на шефа, а не на отца.

– Ну? – позволил говорить Йен-Яскер.

– Записи удалось раздобыть только на одного – того, которого на Табаске звали Семенов. С ними все в порядке… почти.

Йен-Ридт, или, как чаще его называли друзья и коллеги, Рин-Риду, вынул из скрытой полости в теле плоскую кассету с мнемокристаллами.

– Двадцать три записи, включая базовую. Мы сумели прочесть двадцать две. Одна, увы, была с дополнительной защитой. Насколько я могу судить, та, которая относится к периоду обучения в разведшколе. Данные утрачены безвозвратно. Остальные читаются, копии я оставил в лабораторном архиве, как ты и велел.

– Хм! Дополнительная защита? Интересно, с чего бы? Впрочем, понятно с чего: хомо берегут методики обучения. Ручаюсь, что эта запись единственная находилась в кассете не по хронологии и под ложным ярлыком. Так?

– Откуда ты знаешь? – Рин-Риду смешно двинул кожей над глазами, хотя никакого подобия человеческих бровей у него уже не просматривалось. – Именно так. Она стояла четырнадцатой, хотя маркирована как «ноль-бис». Первые пять мы проверяли по полной программе, базовую – нулевую – и первые четыре задания, остальные – только по входной маркировке. На этой первичная маркировка была обычная, вплоть до молекулярных меток, а защита стояла по низкому уровню, от двухпарольного считывания. Требовались дополнительные пароли, которых, впрочем, у нас все равно не было. Мы не сумели бы вскрыть запись и обойти защиту, даже если бы знали о ней.

– Этих паролей в общем хранилище, скорее всего, нет и никогда не было, – пояснил Йен-Яскер. – Если нужно восстановить память за тот период, прибывает специалист непосредственно из разведшколы. С паролями. И вводит их самостоятельно, не открывая мнемоникам хранилища. По крайней мере, я бы поступал именно так.

Рид-Рину отпил еще чаю, ожидая распоряжений шефа.

– Ладно, сын, ты хорошо поработал. Кого-нибудь потерял?

– Двоих из прикрытия. Так было надо.

– Что ж… Вполне приемлемая для клана цена. Иди отдыхай. О записях я позабочусь сам.

Йен-Ридт уважительно наклонился и встал с подвеса.

– Мама здесь?

– Здесь. Хочешь ее увидеть?

– Да.

– Похвально. Ступай. Она спрашивала о тебе утром.

Снова наклонившись, Йен-Ридт покинул беседку. А глава резидентуры притронулся к кассете с кристаллами лишь после того, как опустел сосуд с чаем.

– Все равно, – проворчал Раджабов. – Здесь все чужое. Звезды – чужие, их из Солнечной не видно.

– Из Солнечной много чего не видно! – Маримуца пожал плечами. – В нашей галактике миллиарды звезд. Большую их часть из Солнечной не видно. Так что ж теперь?

– Я не о том, – Раджабов поморщился и несколько секунд размышлял, прежде чем развить мысль. – Пусть их не видно глазом. Но ведь всегда знаешь хотя бы, в какой стороне они находятся. А где мы сейчас? Куда моей маме глядеть, чтобы пожелать сыну удачи? Где сейчас Солнечная – ты можешь показать? Мы словно в преисподнюю провалились, когда прошли нуль-коридором. Перестань он действовать – мы ведь так никогда и не узнаем, как далеко забрались от Солнечной и где искать нашу родную галактику на этом чужом небе…