– Ну… – неловко прочищаю горло, – он просто подходил ко мне.

Соня скрещивает руки на груди:

– И ты мне об этом ничего не рассказала?

– Сонь, он был пьяный.

– Но подошел именно к тебе. И ты молчишь!

– Горин просто попросил прикурить. Я его отшила, – вру с каким-то остервенелым отчаянием, до боли сжимая ладони со скрещенными пальцами между колен.

Я не знаю, почему так. Разум просто требует рассказать все Соне. Ведь можно было бы с ней это обсудить, посоветоваться. И вряд ли я нарвалась бы на осуждение. Зная Трофимову, можно предположить лишь бешеный интерес с ее стороны. Но почему-то все во мне сопротивляется идее поделиться с ней тем, что произошло со мной за эти дни. И это ощущение колючим комом падает мне куда-то в желудок, а плечи словно опять сдавливают пальцы Горина.

– И все? – Соня недоверчиво приподнимает брови.

Незаметный вдох. И тихий выдох.

– Все, – подтверждаю я свое слово еще и кивком.

– Могла бы и рассказать, – фыркает Соня, но взгляд ее смягчается, а я тут же как можно флегматичнее жму плечами:

– Я не вижу в этом ничего важного.

На секунду Соня снова нахохливается и явно собирается высказать мне что-то еще, но ее глаза неожиданно округляются, как блюдца.

– Аня! Сумка! – подскочив с места, восклицает она… и задевает стаканчик с кофе. Черная жидкость выливается на стол и на Сонины джинсы. И все сидящие рядом сразу переключают внимание на нас.

Я подпрыгиваю на стуле. Несколько мгновений удивленно таращусь на Соню, но потом все же оборачиваюсь… и подрываюсь с места.

Сквозь толпу входящих в столовую студентов я вижу мелькающую спину какого-то парня в серой толстовке. Его голова скрыта капюшоном, а в правой руке болтается… Вот черт! Мой рюкзак!

– Стой! Отдай! – ору этому утырку вслед.

Едва услышав мой крик, он просто грубо распихивает локтями людей у себя на пути и рвет когти из столовки. А я ошалело смотрю на происходящее. Собственно, как и все вокруг. Поворачиваюсь снова к Соне, а та, пытаясь смахнуть разлитый кофе, грозно шикает:

– Просветова, чего стоишь?!

Твою же! Меня как током пробивает. Только что у меня просто из-под носа стащили мой рюкзак.

Я наконец срываюсь с места, рванув в ту сторону, где скрылся тип в серой толстовке. Под недовольные

«эй!» и «ой!» расталкиваю входящих в столовку студентов.

Выбежав в коридор, верчу головой на все триста шестьдесят. Из столовой есть всего три пути бегства: прямо – на лестницу на второй этаж,

направо – к спортзалу и налево – к длинному холлу с еще одной лестницей. И именно туда стремительно направляется серый капюшон.

Я бросаюсь в ту же сторону. Лавирую в толпе, забыв, что в любой момент меня может ожидать встреча с Гориным. Я не спускаю взгляда с невесть откуда взявшегося вора, а моя голова готова разорваться от вопросов! Что вообще происходит? Кому могло прийти в голову украсть мой рюкзак? Ради чего? Конспектов? А если это опять проделки Петровой?

Мне даже некого попросить помочь догнать этого придурка! Пока обращусь к нашей охране, он сбежит уже на раз-два. Но неожиданно вор в сером не поднимается по лестнице, а скрывается под ней. И через какие-то доли секунды я сама добегаю до ступенек, ведущих вниз. По ним уже разбросаны мои тетради, ручки, карандаши, методички.

Облегчение пополам со злостью заставляет меня одновременно и выдохнуть, и сжать кулаки. Да кто-то просто издевается надо мной! Своровал мой рюкзак и выпотрошил содержимое! Но я не вижу ни рюкзак, ни самого вора. Зато замечаю приоткрытую дверь в цокольный этаж и свою пропажу возле нее.

Мое лицо теперь пылает не только от бега, но и от накатывающей злости. Стиснув зубы, я перешагиваю через свои вещи и спускаюсь по ступенькам. Поднимаю пустой рюкзак с пола и, отряхнув, осматриваюсь, качая головой. Этот паскудный воришка раскидал все мое добро не только на лестнице, но и в коридоре на цокольном этаже.