Министры знали, насколько их доклады утомляли государя, и старались по возможности их сократить, а некоторые стремились даже вносить в них забавные случаи и анекдоты… Впрочем, краткости доклада министров весьма содействовала способность царя на лету с двух слов понять, в чем дело, и ему нередко случалось перебивать докладчика кратким досказом того, что последний хотел ему разъяснить.

Да, в отдельных вопросах Николай II разбирался быстро и правильно, но взаимная связь между различными отраслями управления, между отдельными принимаемыми им решениями от него ускользала.

Вообще синтез по природе был ему недоступен… Отдельные мелкие черты и факты он усваивал быстро и верно, но широкие образы и общая картина оставались как бы вне поля его зрения…

Обладал Николай II исключительной памятью. Благодаря этой памяти его осведомленность в разнообразных вопросах была изумительная. Но пользы из своей осведомленности он не извлекал. Накапливаемые из года в год разнообразнейшие сведения… совершенно не претворялись в знание, ибо координировать и сделать из них какие-либо конкретные выводы Николай II был не в состоянии…

Общепризнанная черта характера Николая II – его слабоволие было своеобразное и одностороннее.

Слабоволие это состояло в том, что он не умел властно настоять на исполнении другими лицами выраженных им желаний, иначе говоря, не обладал даром повелевать. Этим, между прочим, в большинстве случаев и обусловливалась смена им министров. Неспособный заставить своих сотрудников безоговорочно осуществлять высказываемые им мысли, он с этими сотрудниками расставался, надеясь в их преемниках встретить более послушных исполнителей своих предположений.

Однако если Николай II не умел внушить свою волю сотрудникам, то и сотрудники его не были в состоянии переубедить в чем-либо царя и навязать ему свой образ мыслей»^>33.

Кстати, менял он министров тоже особым образом – и почти каждый из смененных делался врагом царя, даже не за отставку, а за то, как именно она была проведена. Действительный тайный советник, бывший член Государственного совета А. Ф. Кони, хорошо знавший жизнь государственной верхушки, писал о «жестоких испытаниях законному самолюбию и чувству собственного достоинства, наносимых им своим сотрудникам на почве самомнения или даже зависти…»^>34.

И не только писал, но и примеры приводил:

«Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, „обожаемый монарх“ не нашел возможным быть на похоронах убитого, но зато нашел возможным прекратить дело о попустителях убийцам и сказал, предлагая премьерство Коковцову: „Надеюсь, что вы меня не будете заслонять, как Столыпин?“.

Такими примерами полно его царствование. Восьмидесятилетний Ванновский, взявший на свои трудовые плечи тяжкое дело народного просвещения в смутные годы, после ласкового и любезно встреченного доклада о преобразовании средней школы получил записку о своем увольнении. Обер-прокурор синода Самарин, приехав на другой день после благосклонно принятого доклада в совете министров, прочел записку царя к Горемыкину, в которой стояло: „Я вчера забыл сказать Самарину, что он уволен. Потрудитесь ему сказать это“. <…> Вечером того же дня, когда утром Кауфман-Туркестанский был удостоен лобзаний и приглашения к завтраку за то, что он рассказал об опасностях, грозящих России и династии, он получил увольнение от звания, дававшего ему возможность личных свиданий с государем…»^>35.

За эту особенность характера – за то, что не любил говорить неприятные для собеседника вещи прямо, а действовал все какими-то обходными путями, он и получил репутацию человека коварного и двуличного, «византийца». «Безвольный, малодушный царь», – писала все та же Богданович. «Хитрый, двуличный, трусливый государь», – это уже председатель второй Государственной думы кадет Головин. Может быть, и несправедливо заявлено – но таково было общее впечатление, и кто скажет, что незаслуженное? Если бы у вас был такой начальник – как бы вы к нему относились?