Уходя, последний раз окидываю взглядом магазин. Все в порядке: каждое кофейное зерно на своем месте. Обычно я закрываю «Мельницу» не один, а с Эйденом или Поузи, по графику. Поузи предлагала свою компанию, но я слышал ее разговор и понял, что она не может найти няню для младшей сестры. Скромная и немногословная, Поузи не любит делиться подробностями своей жизни, но по некоторым деталям я понял, что заботе о сестренке она посвящает много времени.

Заблокировав сейф и включив сигнализацию, я запер дверь. На улице сегодня свежо: легкий холодок тянется с реки и захватывает весь Бруклин. Мне нравится смотреть на воду. Так я почему-то отрешаюсь от городской суеты.

Хотя от Бруклина до Манхэттена рукой подать, они совсем не похожи друг на друга.

Я вытащил ключ из замка и ступил на тротуар. Мимо прошли четверо – двое мужчин и две женщины. Мне с ними по пути. Высокий парень был одет в свитер «Браунс»[2]. Интересно, он знает их результаты в этом сезоне? Наверное, нет, иначе вряд ли бы носил на груди эмблему с такой гордостью. Поклонник «Браунс» разговаривал громче всех, к тому же у него оказался неприятный низкий голос. Мне показалось, что он пьян. Я решил уйти от них подальше, перешел на другую сторону улицы и позвонил маме. Сообщил, что у меня все хорошо и ее единственный ребенок пережил еще один день в большом городе. Я поинтересовался, как она себя чувствует, но она, как обычно, не ответила на вопрос и принялась расспрашивать о моих делах.

Мама переживала из-за моего переезда не так сильно, как я опасался. Она надеялась, что в Нью-Йорке я буду счастлив с Дакотой. Во всяком случае, так предполагалось. Переезд должен был влить свежую струю в старые мехи наших потускневших отношений. Я думал, нас разлучило расстояние, но, оказалось, Дакота жаждала свободы. Осознание этого стало для меня неожиданностью. Ведь я никогда не вел себя с ней как собственник: не пытался контролировать или указывать, что делать. Я сам этого не люблю. С того памятного дня, когда по соседству с нами поселилась потрясающая девушка с вьющимися волосами, я знал, что в ней есть что-то особенное, что-то необычное и настоящее. Я тоже никогда не скрывал своего отношения к ней (как бы я мог? Зачем?) и всегда поддерживал ее стремление к независимости. Мне нравился ее острый язык и привычка настаивать на своем. Все пять лет, пока мы были вместе, я верил в Дакоту и старался ей дать все, в чем она нуждалась.

Когда ее мучили страхи из-за переезда из Сагино в Нью-Йорк, я изо всех сил ее успокаивал. Мне самому дважды доводилось менять место жительства: из Сагино я уехал в Вашингтон, где продолжил учебу и окончил школу. Я постоянно напоминал Дакоте, почему для нее важен этот переезд, – говорил о ее любви к балету и ее большом таланте. Не проходило и дня, чтобы я не повторял, какая она замечательная и что ей следует гордиться собой. Несмотря на кровавые мозоли на ногах, она репетировала день и ночь. Таких целеустремленных людей, как Дакота, я в жизни не встречал. Когда мы были подростками, учеба на «отлично» давалась ей легче, чем мне, и она всегда работала. Как-то раз моя мама работала и не могла ее подвезти. Так Дакота проехала до стоянки грузовиков, где подрабатывала кассиром, полтора километра на велосипеде. В шестнадцать лет я получил права, она позволила своему отцу заложить ее велосипед, так как их семья нуждалась в деньгах, и я с удовольствием ее повсюду возил.

И все же мне кажется, что в своей семье Дакота никогда не чувствовала себя так свободно, как ей хотелось. Ее отец не любил, когда она или ее брат Картер уходили из дома. Но щиты, которыми он закрывал окна, не могли удержать детей взаперти. Уехав в Нью-Йорк, Дакота узнала совсем другую жизнь. Не нужно было смотреть, как отец медленно погибает от вспышек гнева и пьянства. Не требовалось пытаться загладить вину за смерть брата. Она осознала, что никогда не жила по-настоящему. Моя жизнь началась, когда я встретил Дакоту, но для нее все было иначе.