Поэтому Аделин собрала черты, которые находила приятными, и создала нечто новое.

Незнакомца.

Сначала это казалось просто игрой, но чем больше Аделин его рисовала, тем увереннее становились линии, сильнее нажим карандаша.

Темные кудри. Светлые глаза. Упрямый подбородок. Покатые плечи и изогнутые, словно лук Купидона, губы. Мужчина, которого она никогда не встретит, жизнь, которой никогда не узнает, мир, о котором может только мечтать…

Когда ее одолевает беспокойство, Аделин достает рисунки и гладит пальцами теперь уже знакомые черты. А в часы бессонницы думает о нем. Не о высоких скулах или оттенке зелени, которым она наделила его глаза, но о голосе, прикосновении. Лежит и представляет, что он рядом, длинные пальцы вырисовывают невидимые узоры на ее коже.

Он знает много историй.

Не тех, которые обычно рассказывал отец – о рыцарях и королевствах, принцессах и ворах.

Не простые сказки и предупреждения не пересекать запретную черту, а такие истории, что кажутся правдой.

Описания дорог, сверкающих городов, мира, лежащего за пределами Вийона. Слова, что Аделин вкладывает в уста незнакомца, наверняка полны неточностей и лжи, однако звучат они так чудесно, так правдиво.

«Если бы ты только видела», – говорит он.

«Я бы все за это отдала», – отвечает Аделин.

«Когда-нибудь, – обещает незнакомец. – Когда-нибудь я тебе покажу. Ты все это увидишь своими глазами».

Слова, даже произнесенные мысленно, ранят. Игра превращается в желание – слишком искреннее чувство, слишком рискованное. И поэтому Аделин в своем воображении переводит тему в безопасное русло.

«Расскажи мне о тиграх», – просит она.

О гигантских кошках Аделин слышала от Эстель, а той поведал каменотес, что путешествовал в кибитке вместе с женщиной, которая клялась, мол, сама видела это животное.

Незнакомец улыбается, взмахивает сужающимися к кончикам пальцами и пускается в повествование о диковинных зверях – их шелковистой шерсти, острых зубах, яростном рыке.

Позабытое белье валяется на насыпи рядом с Аделин. Одной рукой она рассеянно покручивает деревянное кольцо, другой – рисует глаза незнакомца, рот, линию обнаженных плеч, каждым касанием вдыхая в него жизнь, каждым штрихом сочиняя новую историю.

Расскажи о танцах в Париже.

Расскажи о плавании по морю.

Расскажи мне все.

Ничего опасного или стыдного в этом нет. Аделин слишком молода. Все юные девушки склонны к мечтаниям. «Она повзрослеет», – говорят родители, однако Аделин лишь крепко цепляется за упрямую надежду на нечто большее.

Мир должен расширяться, но вместо этого Аделин чувствует, как он сжимается, опутывая ее цепями по рукам и ногам.

Плоские линии ее тела начинают обретать выпуклости. И вот уже угольная крошка под ногтями выглядит неуместно, как и мысль о том, что одиночество предпочтительнее общества Арно, или Жоржа, или любого другого мужчины.

Аделин не в ладах со всем на свете, ей нигде нет места, она – оскорбление своего пола, упрямое дитя в теле женщины. Голова всегда опущена, руки крепко стискивают пачку пергамента, словно та – путь к спасению.

Когда она все же поднимает взгляд, он неизменно упирается в окраины деревушки.

– Мечтательница, – ворчит мать.

– Мечтательница, – горюет отец.

– Мечтательница, – предостерегает Эстель.

Но Аделин кажется, что в этом нет ничего плохого. Пока она наконец не пробуждается.

10 марта 2014

Нью-Йорк

В перемещении по миру в одиночку есть своя гармония. Ты узнаешь, без чего можно и нельзя обойтись, какие простые потребности и маленькие радости определяют твою жизнь. Не еда, не крыша над головой, не основные телесные нужды – для Адди это роскошь, – а те вещи, благодаря которым сохраняешь рассудок. Они дарят удовольствие и делают жизнь сносной.