«Отвратительное место», – решил Макаров, встав столбом посреди длинного, изогнутого, как старый сморщенный чулок, коридора. Справа от входа дверь была заперта. Слева от входа – чуть приоткрыта, и оттуда несло подгоревшим луком. Над головой трещало перекрытие под тяжелыми шагами сразу нескольких человек.

«Не дай бог, коллеги!» Он тут инкогнито. Макаров подошел к приоткрытой двери, из вежливости пару раз стукнул и тут же вошел, не дождавшись приглашения.

– Че надо?

С кровати, стоявшей почти посреди комнаты, из груды тряпья приподнялась пожилая женщина с распухшим одутловатым лицом. «Пьет, и давно пьет», – решил Макаров.

– Я из полиции. Поговорить надо.

Он плотно прикрыл дверь за своей спиной, прислушался. Шаги прогрохотали к выходу, следом заскрипела входная дверь. И на щербатые ступеньки – Макаров рассмотрел в окно – вышли мужчина с женщиной и пара подростков. Сразу свернули к автобусной остановке и вскоре исчезли из вида.

– Ваши соседи? Мужчина, женщина и двое пацанов? – спросил Макаров хозяйку комнаты.

– Соседи сверху. Зотовы. Идиоты. Топают, как зебры в джунглях. – Она кряхтя уселась. Внимательно его осмотрела. – А тебя не было утром. Не помню я тебя. Документ покажи.

Макаров подчинился.

– Чего утром не было? – поинтересовалась она. Поискала глазами стул, не нашла, ткнула пальцем в расшатанный табурет: – Присаживайся.

– Спасибо, постою, если вы не против.

Садиться на расшатанный, да еще к тому же заляпанный чем-то табурет Макаров поостерегся. Он сегодня чистые джинсы надел, если что.

– Мне-то че? Стой сколько влезет, – фыркнула она. Поскребла раздутую щеку. – Так чего хотел-то, Макаров Виталий Сергеевич?

– Поговорить о том, что случилось. Вообще поговорить.

– А-а-а, ну-ну. Разговорчивый какой! – Она криво ухмыльнулась. – Я уже все сказала вашим. Я отрубилась сразу, как свет отключили. И проснулась, когда уже ваши затопали. И все! Ничего не знаю.

– Давно вас сюда заселили? – спросил Макаров, рассматривая скудную обстановку комнаты, состоящую из скрипучей старой кровати, стола, табуретки и разваливающегося шкафа в углу.

– Как общаги сгорели, так нас сюда и выперли. Слышь, кому-то сразу квартиру дали. Кому-то дома на четырех хозяев за городом. А нас, как проклятых, в Проклятый дом! Хотя, может, мы и есть проклятые? Все! Кроме зебров этих. – Ее мутные глаза задрались к потолку, на котором трещин было больше, чем речных линий на контурных картах мира.

– Сколько тут жильцов?

– Так… – Она достала из кармана неопределенных грязных одежд заскорузлую ладонь, принялась загибать пальцы: – Я, Олька рыжая, зебры надо мной, профессор над Олькой… был. И еще кто-то, не знаю. Комната рядом с зебрами.

– Как – не знаете? – не понял Макаров. Он аккуратно записывал за женщиной.

– А не видела ни разу. И никто его не видел. Ни профессор, ни Олька. Она еще приставала к нам, мол, как так? Ходит как, слышим, а не видели никогда. Все беспокоилась, Олька-то… – Женщина умолкла, глянула на грязное мокрое окно, проговорила с печалью: – Теперь ей за себя надо беспокоиться, Ольке-то… Вот дура, что удумала! И зачем?!

– Вот именно, зачем? – встрял Макаров. – Они вообще между собой общались?

– Кто? – Ее лохматые брови сошлись на переносице.

– Всеволод Валентинович Агапов, – сверился он со своими данными, продиктованными полковником. – И Ольга Викторовна Николаева. Они общались между собой?

– Ну да, как будто. Поначалу-то нет, – исправилась она. – Все жили сами по себе. А тут как-то вечером вой! Да жуткий такой, аж до кишок пробирает. Мы втроем высунулись.