– Ну-ну, сэр! – начал он. – Да знакомы ли мы с вами? Ведь уже… дайте-ка подумать… – продолжал он, опуская дородное тело в кресло, которое ему услужливо придвинула Роза. – Ведь, по моему счету, уже шесть недель, как вы не переступали моего порога! – Он отчеканивал каждое слово и постукивал палкой по полу.

– Неужели, сэр? – сказал я.

– То-то и оно! – Он добавил торжественный кивок и продолжал взирать на меня с величавым неудовольствием, положив ладони на набалдашник зажатой между колен толстой трости.

– Я был очень занят, – сказал я, так как от меня, видимо, ждали оправданий.

– Занят! – повторил он с усмешкой.

– Да. Вы ведь знаете, я убирал сено, а теперь начинается жатва.

– Гм-гм!

Но тут вошла матушка и отвлекла от меня внимание, почтительно, радостно и многословно здороваясь с его преподобием. Как жаль, что он не пришел чуточку пораньше, к чаю! Но если он сделает ей честь и выпьет чашечку, она тут же заварит свеженького.

– Не для меня, благодарю вас, – ответил он. – Я тороплюсь домой.

– Право, останьтесь и выкушайте чашечку. Через пять минут все будет готово.

Но он величественным жестом остановил ее и произнес:

– Вот чего бы я выпил, миссис Маркхем, так это стаканчик вашего превосходного эля!

– Да на здоровье! – воскликнула матушка, быстро дернула сонетку и приказала подать любимый пастырский напиток.

– Я просто подумал, загляну-ка к вам на минутку, раз уж иду мимо, и пригублю ваш домашний эль. Я возвращаюсь от миссис Грэхем.

– Да неужто?

Он сурово кивнул и добавил грозным голосом:

– Я почел это своим долгом!

– Право?

– А почему, мистер Миллуорд? – спросил я, но он ответил мне строгим взглядом и, отвернувшись к матушке, повторил, пристукнув палкой:

– Я почел это моим долгом!

Матушка, сидевшая напротив него, замерла от ужаса и восхищения.

– «Миссис Грэхем!» – сказал я, – продолжал священник, укоризненно покачивая головой. – «Миссис Грэхем, что означают ужасные доходящие до меня слухи?» А она говорит, делая вид, будто не понимает: «Какие слухи, сэр?» Но я прямо ей объявил: «Мой долг, как вашего пастыря, высказать вам прямо, что недопустимого я сам нахожу в вашем поведении, что я подозреваю и что мне о вас рассказывают другие!» Так я ей и сказал!

– Да, сэр? – вскричал я, вскакивая на ноги и ударяя кулаком по столу.

Но он только покосился на меня и произнес, обращаясь к матушке:

– Это был тяжкий долг, миссис Маркхем, но я ей сказал все!

– А как она? – спросила матушка.

– Закоснелая натура, боюсь, весьма закоснелая, – ответил он, скорбно покачивая головой. – Пребывающая в грешном заблуждении и не умеющая сдерживать неправедные страсти. Она вся побелела, втянула воздух сквозь зубы, точно в ярости, даже не попыталась возразить или сказать хоть что-нибудь в свое оправдание, но с бесстыдным спокойствием, совсем не подобающим молодой женщине, почти напрямик объявила мне, что в моих увещеваниях не нуждается и пастырские мои советы пропадут втуне… Более того: самое мое присутствие она не желает терпеть, если я буду продолжать. В конце концов я удалился, убедившись, к большому моему прискорбию, что помочь ей нельзя, и всем сердцем сожалея, что нашел ее такой нераскаянной. Но я твердо решил, миссис Маркхем, что мои дочери прекратят с ней всякое знакомство. А что до ваших сыновей, – что до вас, молодой человек… – продолжал он, вперяя в меня грозный взгляд.

– Что до меня, сэр! – перебил я, но почувствовал, что утратил дар речи, что весь дрожу от бешенства, и поступил наиболее благоразумно: схватил шляпу, выбежал из комнаты и так хлопнул дверью, что дом задрожал, как от землетрясения, матушка испуганно охнула, а мне на секунду стало легче.