– Вот это да! Энсон Хантер!

Его сердце перевернулось.

– Пола!

– Вот чудеса! Глазам своим не верю! Надо же, Энсон!

Она схватила его за руки, и по легкости этого жеста он понял, что память о нем перестала быть для нее мучительной. Но для него все было иначе: он почувствовал, как им вновь овладевает давно забытое чувство, которое всегда пробуждала ее жизнерадостность, – словно боясь ее омрачить, при виде нее в нем всегда на первый план выступала мягкость.

– Мы на лето переехали в Рай. Питу нужно было на восток по делам – ты конечно же знаешь, что я теперь миссис Питер Хагерти, – так что мы взяли детей и сняли дом. Ты обязательно должен приехать к нам в гости!

– Согласен, – прямо сказал он. – А когда?

– Когда хочешь. А вот и Пит.

Дверь отеля вновь повернулась, и на улицу вышел красивый высокий мужчина лет тридцати, с загорелым лицом и аккуратными усиками. Его безупречная спортивная фигура резко контрастировала с выпирающим животом Энсона, который четко обрисовывался под чуть тесным пиджаком.

– Тебе не нужно так долго стоять на ногах, – сказал Хагерти жене. – Пойдемте, вон там присядем! – Он указал на стоявшие в вестибюле кресла, но Пола даже не пошевелилась.

– Мне уже давно пора домой, – сказала она. – Энсон, а может… Может, поедешь с нами, поужинаем вместе прямо сегодня? Мы, конечно, еще не совсем привели там все в порядок, но если тебя это не пугает…

Хагерти радушно поддержал приглашение:

– Прошу вас! И ночевать у нас есть где!

Их машина стояла прямо перед отелем, и Пола устало оперлась на шелковые подушки, забившись в угол сиденья.

– Мне хочется поговорить с тобой о многом и сразу, – сказала она, – и это просто безнадежно!

– Расскажи мне о себе.

– Что ж, – она улыбнулась Хагерти, – это тоже займет немало времени. У меня трое детей от первого брака. Старшему пять, среднему четыре, младшему три. – Она опять улыбнулась. – Я не теряла времени даром, да?

– Мальчишки?

– Мальчик и две девочки. А потом… Ах, да много чего было; год назад я получила в Париже развод и вышла за Пита. Вот и все, не считая того, что теперь я ужасно счастливая!

Приехав в Рай, они остановились невдалеке от «Пляжного клуба», у большого дома, из которого тут же выскочили трое загорелых и худеньких детей – они оторвались от английской гувернантки и с понятным лишь посвященным воплем побежали к родителям. Рассеянно и с трудом Пола обняла каждого; эту ласку дети приняли с неуклюжей осторожностью, потому что им, видимо, наказали вести себя с мамой как можно аккуратнее. Даже по сравнению с их детскими личиками лицо Полы едва ли можно было назвать постаревшим – несмотря на ее нынешнюю физическую слабость, она показалась ему даже моложе, чем семь лет назад в Палм-Бич, где они виделись в последний раз.

За ужином она ушла в себя, а после, когда по традиции всем полагалось слушать радио, она легла на диван, закрыв глаза, и Энсон даже подумал, что хозяева ему, похоже, не очень-то рады. Но в девять часов, когда Хагерти встал и любезно объявил, что оставляет их на некоторое время наедине друг с другом, Пола начала медленно рассказывать о себе и о прошлом.

– Первой родилась девочка, – сказала она. – Мы зовем ее Солнышко, она у нас самая высокая. Мне захотелось умереть, когда я узнала, что беременна, потому что Лоуэлл был для меня совсем чужой. Мне даже казалось, что это не мой ребенок! Я написала тебе письмо, но потом порвала его. Ах, как же ты плохо со мной обошелся, Энсон!

Вновь начался диалог, поднимаясь и опускаясь, словно волны. Энсон почувствовал, как внезапно проснулась память.