Но громила только шатается, не падает, зато оборачивается ко мне с медлительностью танка, глядя исподлобья с выражением: «Опять ты?!».

– Вы всё не так поняли! Мы с Диной знакомы! – Гор всё пытается безуспешно объясниться с охраной актрисы. – Дина, скажи им!

Но Мирохина молчит, благоразумно заботясь только о своей шкуре. Такая же подлая, как и многие женщины.

– Оставь ее в покое, тебе что, парень, лишние проблемы нужны? Ты не знаешь, с каким человеком связался!

– Так просветите, может, это вы не знаете, с кем связались, – бросается и Гор громким именем своего родителя.

Но я понимаю, что, назови он хоть имя президента, парни готовы навалять нам.

– Проскурина Анатолия Герасимовича она баба, – скрипит мужик, но это имя ничего нам не говорит.

По крайней мере, среди местных олигархов таких не имеется.

– Кто он? Я даже такого не знаю, а ты, Тим? – смеется Гор, за что получает смачный удар в щеку. Я даже, кажется, слышу хруст, и он стекает на пол, держась за пораненное лицо. Неслабо ему прилетело.

– Мы его имя тебе на лице выбьем, чтобы запомнил! – угрожает громила, и тогда я налетаю на него сзади, не стерпев такого обращения с другом.

Второй мужик тянет меня за спину, поворачиваюсь к нему, но не успеваю среагировать. Серия ударов прилетает в живот. Тяжело дыша, отбиваюсь как могу.

Начинается жесткий замес.

Кидают меня на пол, пытаются бить ногами, но я уворачиваюсь, Гор присоединяется снова, очнувшись от удара, колошматит охранников хуками слева и справа. Не зря занимался с детства карате.

Да и я не пальцем деланый!

Видно, что бугаи такой прыти не ожидали, тяжеловесно борются с нами, но на нашей стороне молодость, прыть и скорость, бьемся два на два, пока доблестные сотрудники полиции не оказываются в коридоре.

– Прекратить! – слышится грозный приказ, а потом нас всех пакуют в автозак и везут в местное отделение полиции…

***

– Недолго песенка играла, – насмешливый голос отца раздается рядом с железной решеткой камеры, куда нас кинули вместе с Гором. Заставляет вздрогнуть. Поднимаю взгляд.

Я уже привык к полумраку, холоду, к вони от двух притихших в углу бомжей, да и к боли, что опоясывает тело, тоже привык. Но знал, что я здесь ненадолго. Верил, что отец придет. И вот он явился.

Стоит столбом, скрестив руки на груди, и смотрит крайне раздраженно.

С пола не встаю, так и сижу, положив руки на колени и вытянув их вперед.

Попал я конкретно, и Гор тоже попал. А мне в тюряжку нельзя, никак нельзя.

– Я с тобой, Тимофей, разговариваю, – продолжает нравоучительную беседу отец, – тебе перед родней не стыдно? Испортил бабушке вечер. Что ты устроил? Ян, а ты? Как вам не стыдно, парни?

Гор не откликается, глядя в одну точку и притулившись на скамейке. Прикинулся шлангом. Но его отца тут нет, и неясно, приедет ли, а мой тут как тут. И мне придется повиниться, если хочу, чтобы вытащил меня отсюда. Не время уже строить из себя гордого и борзого.

– Стыдно, что полиция приехала, а что друга защитил – не стыдно, – начинаю каяться, всё же поднявшись с пола и подойдя к решетке.

Чувствую себя стариком. Кости скрипят, болят, вижу одним глазом, другой опух, в районе печени разрастается боль, сбитые костяшки пальцев саднят. Всё же я не Рэмбо, далеко не он.

– У охраны Дины Мирохиной другая версия. Она твоего друга обвиняет в принуждении, – цедит папа сквозь зубы, через мое плечо кидая взгляды на Гора. Не пойму, чего в них больше, осуждения или сомнения. – Дело серьезное.

– Она врет, – кидаюсь на защиту Яна без промедления, – я слышал, как двадцать минут он ее принуждал, – рисую в руках кавычки, – прежде чем она вопить начала, в аккурат когда охрана прискакала.