– Я знаю.

   Нервно тереблю подол прозрачного балахона руками.

   – Я знаю, на что иду. Бадрид.

   – Думаешь, твоя девственность способна отменить войну? Смыть унижение и позор? Плевок, который швырнула мне в лицо твоя семья?

   Ежусь.

   Еле сдерживаюсь, чтобы не обхватить плечи руками.

   И не сбежать отсюда со всех ног.

   Это была очень слабая надежда.

   Род Багировых жесток. Силен. Властен.

   Такого не прощают.

   И…

   Это дикий, безумный план. Прийти сюда и предложить себя ему! Совершенно безумный!

   Но…

   Это единственный шанс. Единственный выход.

Такого никогда не прощали. Никогда. Такое оскорбление во все времена стирается только кровью.

   – Бадрид…

   Опускаю глаза.

   Стараюсь оградиться от его тяжелого дыхания, что пульсом гудит в висках, раскалывая их насквозь.

   – Я прошу. Принять. Меня как извинение моей семьи.

   – Хорошо, – его пальцы смыкаются на моем соске, заставляя вздрогнуть.

   Острый поток тока в один миг пронзает насквозь. Кипятком. Прошибает так, что еле сдерживаюсь, чтобы не застонать. Не отпрянуть.

   – Хорошо, Мария. Я приму твою девственность. Но ты понимаешь. За это я ничего тебе не обещаю. Ни-че-го.

*   *   *

   – Сбрасывай это.

   Его голос лупит приказом. Ледяным. Пробивающим до костей.

   Задираю подол, пытаясь снять чрез голову.

   Но Багиров перехватывает мою руку.

   Резко дергает ткань на груди, заставляя ее с треском разойтись.

   Последняя одежда тонкой лужицей падает мне под ноги.

   Кожа покалывает. Зудит. Трещит под его яростными глазами.

   Больше не прикасается. Только смотрит. Но и этого хватает, чтобы чувствовать, будто он сдирает с меня кожу. Заживо.

   – Тебе придется серьезно постараться, Мари, – выдыхает с рычанием, пробирая все нервные окончания до вспышек перед глазами. – Очень серьезно, чтобы погасить мою ярость.

   Не дышу. Не поднимаю глаз. Просто стою, как изваяние.

   Его руки начинают скользить по моему телу.

   Сильно. С нажимом. Как будто он месит мое тело, как тесто.

   Ведет по груди. Болезненными прикосновениями. Сжимает соски с грубой, животной силой.

   Меня разрывает. Простреливает. Перемалывает. Кожа горит. На кончиках сосков дикие вспышки, отдающиеся в голове.

   Но я молчу. Не шевелюсь. Жду приказа, если он последует. А если нет? Что я должна делать?

   – Раздвинь ноги, – отходит на полушаг, и только тогда я снова обретаю возможность вдохнуть воздух.

   Рефлекторно дергаюсь. Наоборот. Еще сильнее стискиваю вдруг бедра.

   Колени белеют от напряжения.

   Но, услышав его недовольный рык, тут же послушно расставляю ноги.

   – Раздвинь складки, – лупит по нервам новым приказ. – Покажи мне. Я хочу видеть. Все.

   Трясет. Как же невозможно меня трясет!

   Особенно, когда начинаю думать, что все могло бы быть по-другому… Нееет! Вот об этом думать нельзя! Ни на секунду! Иначе я совсем, окончательно свихнусь! Думать надо только о них. О родителях. О том, что сейчас я выкупаю их жизни . Выдираю из лап чудовища.

   А про Алексу… Про Алексу я думать просто не могу!

   Дрожащими руками скольжу по гладко выбритому лобку.

   Опускаю ниже. Медленно раздвигаю эти губы.

   Краем глаза замечаю, как чернеет его взгляд. Глаза превращаются в черные угли, что прожигают снова и снова. Насквозь.

   Обходит меня яростными шагами хищника.

   Усаживается обратно в свое кресло.

   Просто смотрит. Прямо туда. В самую распахнутую для него. По его приказу сердцевину.

   Лениво тянется за своим стаканом. Медленно делает новый глоток.

   И я не понимаю. На миг его глаза хищно вспыхнули. Но теперь он снова смотрит на меня ледяным, равнодушным взглядом, под которым я замерзаю в лед.