Неужели заключенных содержат в таких плохих условиях?

Я всегда считала, что даже зэки имеют право на второй шанс. Хорошие условия, возможность исправиться. Ведь не все из них плохие, просто некоторые сделали неправильный выбор. Судебная система должна работать так, чтобы перевоспитывать людей.

А не делать их ещё более жестокими.

– Проходите. Заключенного не касаться, ничего не передавать, – в десятый раз повторяет мужчина. – У вас будет четыре часа. Когда закончите, проведу вас обратно.

– Я останусь здесь одна?

– С Хасановым будет надзиратель.

– Погодите, я должна была…

Но мужчина меня не слушает, захлопывая за собой дверь. Я остаюсь одна в крошечной комнате. Стены начинают давить на меня, будто всё больше сдвигаются. Не хватает воздуха.

Я взмахиваю блокнотом возле лица, лихорадочно соображаю. Я должна была встретиться с другим заключенным. Специально погуглила про него информацию. Старик за шестьдесят, давно сидит. Это меня успокоило.

А теперь я понимаю, что всё изменилось. В тюрьме всё перепутали? Или главный редактор дала неправильное имя? Как так получилось? Я ведь совсем не знаю, с кем теперь буду!

Фамилия кажется знакомой, но в памяти ничего не всплывает.

Осматриваюсь, стараясь зацепиться взглядом за что-то интересное. Это всегда помогало, когда я начинала паниковать. Но комната почти пустая. Здесь только два стула и стол, прикрученный к полу. И камеры под потолком.

Я вздрагиваю от скрипа двери.

Резко оборачиваюсь. И если раньше комната казалась мне маленькой, то теперь она будто превратилась в крошечную кладовку.

Тело немеет, не слушается меня.

Взгляд липнет к незнакомому мужчине. Заключенному.

Боже, какой он большой!

Словно гора. Огромная, широкоплечая гора.

Тюремная роба трещит на нём по швам, ткань вот-вот лопнет из-за его размеров. Даже так я могу рассмотреть его натренированное тело. А ещё этот Хасанов высокий. Не думаю, что когда-то встречала настолько высоких людей.

От него веет мощной, опасной энергетикой.

Встречаюсь взглядом с мужчиной, и всё внутри скручивается от страха.

У него не глаза.

Черная, беспросветная бездна.

И теперь мужчина так же откровенно рассматривает меня. На загорелом лице появляется широкая ухмылка, от которой у меня холодный пот стекает по спине.

– У вас четыре часа, – оповещает надзиратель, тянется к поясу, доставая ключи. – Я буду всё время находится в помещении.

– Можно оставить его в наручниках? – прошу совладав с голосом. – Это ведь не запрещено?

– Боишься меня, детка? – у Хасанова оказывается низкий, хриплый голос. – Не стоит. Я буду нежным. Если хорошо попросишь. Ты умеешь просить, лапуль?

Мужчина нагло подмигивает, жар приливает к моим щекам. Мне срочно нужно вернуть контроль над ситуацией. Или хотя бы над собственным телом, которое будто вросло в пол.

Я едва не впадаю в истерику, когда надзиратель снимает наручники. Но лишь для того, чтобы застегнуть их спереди. Силой толкает Хасановы в мою сторону.

Делаю усилие над собой, сажусь на стул. Пальцами сминаю листики блокнота, кончиком карандаша давлю на кожу. Так проще собраться и прекратить вести себя как девица из средневековья.

Не буду же я в обморок падать лишь из-за того, что Хасанов выглядит настолько внушительно?

– А почему камера не смотрят на нас? – только сейчас замечаю, что камеры направлена на двери и окно. Не на стол.

– Смотри, умная девка, – мужчина усмехается, за что получает удар локтем под ребра. – Я выйду, и ты этой руки лишишься.

– Поговори мне, Хасанов. Мы не можем записывать ваш разговор, – это уже мне. – Конфиденциальность, чтоб её.