– Растёт у царя-батюшки во дворе старый ясень – ствол в три обхвата, листвой солнце закрывает. На нём живёт птица дивная: поёт так сладко – заслушаешься. Только никто эту птицу не видал, ибо прячется она в густых ветвях. Кто сделает так, чтобы солнышко в мои покои проникало, да птицу чудную споймает и принесёт – за того замуж и пойду.

Уж что только царевичи и королевичи не делали: и рубить Ясинкин ясень пытались, и залезть по гладкому стволу пробовали, и колдовские ветры буйные насылали, чтобы тот сам упал. А ясень стоит – и хоть бы хны.

Царь Ратибор уже не знал, что и делать. Ведь всякий, у кого сегодня не получилось, говорил: мол, завтра попробую, – а сам во дворец пировать. Цельный год пришлось гостей потчевать, никто так и не уехал. А казна даже у дивьего царя не бесконечная!

Зато Ясинка радовалась пуще прежнего – и внимание ей, и почести, и ласковые слова в уши. Царевич Радосвет сам видел, как она ночами свой ясень настоями из трав поливает да чарами укрепляет, чтобы ещё выше и крепче рос. Пытался женихам правду сказать, но ему, как всегда, не поверили. Лишь отец, сурово сдвинув брови, молвил:

– А коли и так, что в том дурного? Истинному испытанию надлежит быть сложным.

Радосвет спорить не стал, хоть и знал, что по ночам отец и сам к этому проклятому ясеню лучших колдунов водит, чтобы доченьку-кровиночку поскорее замуж выдать.

Однажды терпение отца лопнуло, накричал он на Ясинку рыком своим царским:

– Ты нешто ополоумела совсем? Невозможные задания женихам даёшь. Вот увидишь, уйдут они, так и останешься как дура в девках.

– А коли останусь, невелика беда, – фыркнула строптивая царевна. – Буду с вами жить-поживать. А когда придёт срок, возведёшь меня на престол вместе с Радосветом. Он у нас хилый да болезный, даже собственной тени боится. Ему нужна будет подмога в правлении.

Тут-то и понял Радосвет, для чего всё было затеяно. Только поделать ничего не мог – боязно стало идти супротив Ясинки. Это прежде, когда он совсем крохой был, сестра ему пауков в люльку подкладывала да зловредных кикимор подсылала, а теперь стала учинять пакости и похуже: то упыря натравит, то духа какого неупокоенного. Всё сильней становились страхи и мо́роки – видать, задумала сестра, чтобы он и вовсе рассудка лишился.

Однажды Радосвет не выдержал. Улучил момент, когда вечером женихи пировать сели, сам взял топор серебряный да пошёл к Ясинкиному ясеню. Авось повезёт не срубить, так хотя б ослабить упрямое дерево. Так, чтобы потом любой из женихов пнул – и оно само завалилось.

Ударил топором раз, другой – ничего. Ни щепочки малой из-под лезвия не вылетело, ни листочка наземь не упало. Сел он тогда, закручинился, головушку повесил. И тут вдруг потемнело небо, сверкнула молния, налетели злые ветры, прямо посередь двора вихрь закружился. Испугался царевич, спрятался за ясеневый ствол. Видит – вышагивает по тропинке конь невиданный: сам чёрный, а глаза синим огнём горят. Ух, и жутко! И всадник тоже весь в чёрном, тощий как жердь и одет не по-нашенскому. Сперва Радосвет подумал: наваждение. Ан нет.

Остановился всадник, снял капюшон, открывая бледное лицо, и, задрав голову, молвил:

– Доброе выросло древо.

На челе незнакомца блистал серебряный венец, и Радосвет догадался – это же наверняка новый заморский принц его сестрицу сватать едет. Превозмогая ужас, он вышел из-за дерева, чтобы поприветствовать гостя.

– Мир тебе, гость заморский!

– И тебе мир, коли не шутишь, – улыбнулся тот. – Топор-то тебе зачем? Для разбойника ты, парень, хиловат, уж прости. Да и взять с меня нечего.