Эва вздохнула, понимая, что ведёт себя как последняя предательница и что после того, как истина вскроется, подруга её никогда не простит. Но кто бы мог подумать, что Габи воспримет всё так серьёзно! Что она будет сходить с ума из-за парня, которого никогда не видела! Лучше бы, ей-богу, ей понравился Ошосси…

А старый «пежо» уже петлял по узким, кривым улочкам Пелоуриньо. Вот замелькали по сторонам разноцветные дома знакомого квартала, пронеслась за окном голубая церковь Розарио-дос-Претос, ресторан «Бринкеду», кинотеатр, кафе-мороженое, фруктовый киоск старика Тадеу… Ещё поворот – и покажется дом тёти с облупившейся краской на стенах и всегда открытыми окнами, выгоревшая на солнце вывеска магазинчика «Мать Всех Вод», распахнутая настежь дверь, смеющиеся туристы у входа, кто-нибудь из братьев, сидящий на ступеньках с неизменной сигаретой…

– Мат-терь божья! – Ошосси внезапно ударил по тормозам так, что обеих пассажирок швырнуло вперёд и чудом не расплющило о передние сиденья. – Это ещё что такое?..

Возле дверей магазина стояло такси с распахнутыми дверцами. Рядом на мостовой в беспорядке валялись три туго набитые сумки и сложенная детская коляска. Из одной сумки свешивалось золотистое вечернее платье. Из другой – скомканные ползунки. Тут же лежал на боку пакет-майка из супермаркета, полный скомканных, мокрых детских пелёнок. Рядом с вещами стоял Эшу в сбитой на затылок бейсболке и держал на руках голого чёрного младенца с таким видом, словно это была граната с выдернутой чекой. Второго ребёнка, заливающегося криком на всю площадь Пелоуриньо, держала соседка, дона Аурелия, и на её коричневом, сморщенном, как сушёный плод, личике застыло выражение сокрушительного любопытства. А мать Божественных близнецов, жена Шанго – Повелителя Молний, красавица Ошун, самозабвенно выла на груди своей свекрови. Сквозь её рыдания прорывались самые головокружительные ругательства Города Всех Святых, над которыми, впрочем, всецело доминировало одно:

– Сукин сын! Ах, он сукин сын! Ну что же за сукин сын, Святая дева! Дона Жанаина, дона Жанаина, он просто последний сукин сы-ы-ы-ын… Он бросил меня! Он ушёл от своих собственных детей! Он… он… Он не любит меня больше!

– Девочка моя, девочка моя! Моя драгоценная девочка! – В голосе доны Жанаины нарастало гневное крещендо. – Погоди минутку… Не плачь же, Ошунинья… Ты же знаешь своего мужа! Когда это у Шанго была голова на плечах? Почему ты не позвонила мне сразу? Зачем терпела целую неделю?! Погоди, вот я ему задам, дай только дотянуться до телефона! Он у меня узнает, как издеваться над женой! Этот бандит заплатит за каждую твою слезинку, или я ему не мать!

Ошосси осторожно присвистнул. Эшу повернул голову. Увидел Эву – и на миг в его широко раскрывшихся глазах вспыхнула радость. Но сразу же взгляд Эшу метнулся в сторону. Младенец в его руках спокойно спал – зато тот, которого держала дона Аурелия, завопил вдруг так надсадно и отчаянно, что на миг не стало слышно даже Ошун.

– Мам, Эвинья приехала! – вклинившись между женскими и младенческими воплями, сообщил Ошосси. Ошун и Жанаина мгновенно умолкли, повернулись… и Эва чуть не лишилась чувств.

Ошун, красавицы Ошун, появление которой на перекрёстке города легко могло спровоцировать дорожную аварию, сейчас нельзя было узнать. Правая её щека была рассечена царапиной, на скуле красовался синяк. Как ни была ошеломлена Эва, она всё же определила, что царапина – старая, поджившая, а синяк уже сходит. Волосы Ошун висели всклокоченной массой, измученное лицо было немилосердно зарёвано. Но гораздо более этого Эву напугало то, что над головой Ошун блёклыми газовыми огоньками стояло голубое свечение. Такое же, которое неделю назад она увидела у Эшу. Сияние, говорящее о лжи.