Достав из-под нар брезентовую сумку, Рокки аккуратно сложил в неё четыре футболки, старые джинсы, несколько растрёпанных книг, бритвенный станок. Бережно пристроил между вещами фигурку Йеманжи. Порывшись под подоконником, извлёк завёрнутый в тряпку пистолет и тоже сунул в сумку. Подойдя к запертой двери камеры, тихо постучал.

Дверь с лязгом открылась. На пороге стоял охранник.

– Что случилось, дон Рокки?

– Мне нужно увидеть дона Ибанеса, сынок.

– Прямо сейчас? – Молодой охранник растерялся. – Но ведь ночь…

– Дон Ибанес у себя. И не спит. Скажи, что я прошу позволения увидеться с ним. Я подожду. Можешь пока запереть замок. – Рокки сел на пол у стены.

Через четверть часа дверь открылась вновь.

– Прошу вас, дон Рокки. Дон Ибанес ждёт.

Кабинет начальника тюрьмы был маленьким, выглядел бедно. На серых стенах с облупившейся краской висели книжные полки со сводами законов, портрет президента и илеке[4] Огуна[5]: связка тёмно-синих бусин. На столе лежала стопка бумаг, в пепельнице из скорлупы кокосового ореха валялось полдесятка окурков, из керамического стакана торчали несколько шариковых ручек без колпачков. Свет настольной лампы падал на усталое лицо пожилого мулата с глубокими морщинами на лбу. Увидев на пороге кабинета Рокки, он без особых эмоций кивнул и указал на старый пластиковый стул.

– Моё почтение, дон Ибанес. – Рокки опустился на треснувшее сиденье. – Прошу прощения, что вот так, среди ночи… Я знаю, как вы заняты.

– Что-то стряслось, Ироко?

– Я ухожу.

Дон Ибанес поднял на него взгляд. Рокки молча улыбнулся.

– Какие-то проблемы? – помолчав, спросил начальник тюрьмы. – Я, признаться, и не думал, что ты когда-нибудь соберёшься… Ты ведь здесь уже… пошли Господь памяти… пятнадцатый год?

– Вы правы, дон Ибанес. Мой срок вышел десять лет назад. Вы были столь любезны, что ни разу не напомнили мне об этом. И не выкинули меня на улицу. Я благодарен всем сердцем и никогда этого не забуду.

Дон Ибанес пристально смотрел в некрасивое, чёрное, словно вырезанное из куска обгорелой древесной коры лицо Рокки. Тот спокойно и мягко улыбался в ответ. Свет лампы бился в его больших тёмных глазах.

– Помнится, ты говорил мне, что тебе некуда идти из тюрьмы.

– И это тоже правда.

– Что-то изменилось нынешней ночью?

Рокки молча улыбался, не отводя взгляда. В конце концов начальник понял, что ответа он не получит.

– Что ж… Не скрою, без тебя тут будет трудно поддерживать порядок.

– Вы мне льстите, дон Ибанес. Я просто старый негр, которому иногда снятся странные сны… Может быть, даже сумасшедший. Таких полным-полно в любой тюрьме. Если не побрезгуете моим советом, то не оставьте своим покровительством Бумбу Боя: его уважают. Его будут слушать. При нём не случится того, что случилось в Карандиру[6].

– Такого больше никогда не будет.

Рокки покачал головой.

– Всё может статься, если довести людей до края. Впрочем, вы это знаете лучше меня. Благодарю вас, дон Ибанес. Я ценю всё, что вы для меня сделали. Вы позволите на минуту ваш илеке? Напрасно вы его не носите. Огун – хороший защитник.

Начальник тюрьмы нахмурился. Мгновение помедлил. Затем всё же снял со стены браслет из бусин, протянул через стол заключённому. Тот осторожно взял его, подержал на ладони. Улыбнулся. Возвращая илеке, сказал:

– Не тревожьтесь о старшем внуке, дон Ибанес. У него нет никакого гепатита. Скажите доне Эстазии, пусть сделают анализ ещё раз – и не здесь, а в Рио. Малыш здоров, врачи ошиблись.

– Дьявол тебя возьми, Рокки… – Дон Ибанес тщетно старался надеть свой илеке на запястье: пальцы дрожали. В конце концов начальник просто швырнул браслет в ящик стола и растерянно уставился на заключённого.