Отец молча опустился на диван рядом с мамой и взял ее за руку. В помещении на некоторое время установилась тишина.

– Хорошо, что все вы здесь, – произнес он, обращаясь к нам, – и мне не придется по десять раз объяснять одно и то же. Как выяснилось сегодня, наше положение еще хуже, чем я предполагал. Этот балбес Далтон одолжил денег у всех, кого только мог.

– Родерик, не говори так о нашем сыне! – возмутилась мама, вырвав изящную руку из широкой ладони супруга.

Мы с Аннабель переглянулись, не зная, что делать: уйти или остаться. В нашем доме скандалы были редкостью.

– А как говорить? Ласково и шепотом?! – отец значительно повысил голос. – По его вине мы вынуждены теперь во многом отказывать себе. И все бы ничего, но где он сам? Набрал кучу займов, проигрался в карты, а папочка расплачивайся?

Мама всегда питала особые чувства к моему брату: хранила детские рисунки, первые состриженные волосы. Неудивительно, что она ринулась защищать его:

– Мальчик оступился. С кем не бывает?

– Это он мальчик?! В свои двадцать семь?! – взорвался отец, отчего на висках вздулись вены. – Теперь понятно, откуда у него подобная безответственность. Всему виной твое воспитание. Нужно было мне самому им заниматься, может, тогда вырос бы лэрдом, а не его тенью.

Около минуты в гостиной висела тишина, нарушаемая недовольным сопением матери и тяжелым дыханием главы семейства, но затем папа все же вновь заговорил:

– Чтобы поправить наши дела и расплатиться с долгами Далтона, я вынужден был пойти на отчаянный шаг: продать наш лучший экипаж, некоторые картины, кое-что из мебели… – когда отец замолчал, я поняла, что самое страшное впереди, – еще отдать все деньги, что были отложены в качестве приданого для тебя Аделина и для тебя Аннабель.

Побледнев, мама откинулась на спинку дивана, замахала рукой у лица и запричитала по мне и сестре, как по покойницам:

– Бедные мои девочки! Кто ж вас замуж теперь возьмет? Горе-то какое…

Аннабель вскочила с кресла и завопила:

– Предлагаете умереть мне старой девой?! Я найду Далтона и заставлю за все ответить!

Мама взвыла пуще прежнего. От этой какофонии у меня разболелась голова.

– Успокойтесь! – прокричала я, и в гостиной воцарилось молчание. – Сестра и без приданого отлично устроит жизнь. Граф Хилтон давно положил на нее глаз. К тому же ей только семнадцать. Ты мне, папа, лучше вот что скажи: у тебя деньги на оплату обучения остались?

Отец молчал, пожалуй, целую вечность, прежде чем покачал головой и произнес:

– Нет. Я все до серебряника отдал мистеру Лэнсбруку в счет долгов.

Его ответ походил на оглушительный раскат грома. Я ощутила, как от лица отлила кровь, под ногами зашатался пол, стены изогнулись и аркой сомкнулись у меня над головой. Обивка дивана под моими ладонями покрылась инеем.

– Как так? – прохрипела я, не желая верить, что отец поступил со мной подобным образом за полгода до выпуска. – Ты ведь на прошлой неделе сказал, что собрал нужную сумму и волноваться не о чем. Я отдала тебе все свои драгоценности. У меня больше ничего нет, – на последней фразе голос достиг непозволительной высоты.

Глава семейства развел руками.

– Прости, Адель, но я должен был рассчитаться с ростовщиками Далтона, – вопреки сказанному, в его тоне не прозвучало сожаления.

Отец сделал так, как счел нужным, и не чувствовал за собой вины.

– А мне что прикажешь теперь делать? Где найти за три недели пятьдесят золотников? Меня же отчислят! – вскипела я, не в силах больше сдерживать негодование.

– Не вижу в этом проблемы, – пожал он плечами. – И толку от твоей академии тоже. Я давно хотел спросить: чем ты там занималась четыре года?