– Вот-вот, сюда, дражайшая дева. – Ярл лично провел Женьку к накрытому для пира столу.

Собравшиеся там люди – «лучшие княжьи мужи», как выразился Хакон, при виде «княжьей невесты» поднялись с лавок и, дружно отвесив поклон, поглядели на своего ярла.

Усадив гостью по левую руку (справа сидела какая-то красивая властная дама, по всей видимости, жена или одна из жен), тот махнул рукой:

– Начинайте! Восславим Одина и богов наших друзей – бо Перуна, Свентовита, Велеса.

– Аой! – подняв кубки, хором гаркнули «мужи».

Поглядев на супругу ярла, Женька тоже подняла поставленный перед нею тяжелый, похоже, что серебряный, сосуд, место которому, верно, лучше б было в музее, нежели здесь, на пиру.

Отпила…

– Ромейское вино! – похвастался Хакон.

– Ну да, ромейское, – гостья усмехнулась. – Небось, купили пару коробок да разлили. А вообще, я в вине как-то не особо.

– Я тоже больше брагу люблю! Кстати, как и моя жена… Вот она – Ингигерда.

– Очень приятно. Же… Малинда.

– Ну… выпьем же за Святослава-конунга, великого викинга, сияющего славой воителя мечей, щедрого на кольца вождя!

– Аой!

Опростав полкубка – неудобно было отказываться, да и пить, честно говоря, хотелось, – Тяка пошарила глазами по столу в поисках закуски. Все гости уже чавкали, таская куски из огромных серебряных тазиков – мясо брали просто руками, а потом разрезали ножом, так же хватали и рыбу, а вот каши, кисели да ушицу хлебали – так же из общих посудин – большими деревянными ложками. У каждого была своя, личная, носилась вместе с мечом и кинжалом на поясе, как инструмент ничуть не менее важный.

Юной леди никто ложку не предложил, как-то не подумали. Да и черт с ней! Не очень-то и хотелось с этими чавкающими чертями из одной кастрюли хлебать! Иное дело – рыбка, Женька с большим удовольствием скушала два куска безумно вкусной, запеченной в сливках и яйце форели, закусила пирогом с ревенем, после чего почувствовала себя настолько сытой, что едва не рыгнула. Рыгать тут, похоже, было принято, как и чавкать, и бросать кости откуда-то взявшимся собакам.

Собаки лаяли и дрались, гости после пятого тоста уже никого не слушали, а лишь орали, стараясь перекричать друг друга. Время от времени залу сотрясали раскаты грубого хохота, потом кто-то затянул песню, тут же подхваченную всеми. Шум стоял страшный, и Женьке все никак не удавалось вызвать на откровенный разговор ярла Хакона или хотя бы его жену… или кто там была эта вальяжная дама.

Наместник очень быстро надрался да, пьяно смеясь, все подмигивал гостье, иногда поглаживал руку, правда, приставать не смел, по-видимому, опасаясь крутого нрава супруги, отличавшейся крайне молчаливым нравом, Женька заметила – как сидела, так еще и не произнесла ни слова. Однако кубки поднимала исправно, пила.

Ну, уж как с ней-то начать разговор, Летякина знала. Перегнулась через упавшего лицом в пирог ярла:

– Я извиняюсь, а где тут у вас туалет?

Супруга наместника удивленно хлопнула ресницами. Поня-а-атно, опьянела уже, чего уж.

– Ну, мне бы во двор…

– Ага! – сообразила женщина. – Идем…

Женька выбралась из-за стола, и Ингигерда, непринужденно взяв ее под руку, куда-то повела, попутно шпыняя попадавшихся на глаза слуг:

– Пирог с вязигою подавайте, пора уж! И жареных гусей.

Нырнув в небольшую дверь, они оказались на галерейке, идущей вокруг всей хоромины, откуда открывался прекрасный вид на внутренний двор усадьбы. Крыльцо, где толпились вышедшие продышаться (а заодно и, пардон, поблевать) пирующие, находилось как раз под галереей, внизу отчетливо слышались пьяные голоса стоявших там «лучших мужей».