– Что вы, папенька, не с ума ли сошли, нас в Сибирь отправляете? На погибель, в руки дикого варвара отдаете?

Младшая же в слезы и ревет так, что и слова вымолвить не в силах.

– Откуда вам известно, за кого сватают?

– Мы подслушивали за дверью! – с вызовом призналась старшая. – Нигде в Европе замуж насильно не выдают! А вы нас и за инородца готовы отдать!

– Такова моя воля! – строго сказал Данила. – Какую изберут сваты, та и поедет!

– Да лучше руки на себя наложу! – отрезала дочь. – Утоплюсь на Неве-реке, чем пойду за сего татарина!

– Я… в монастырь… уйду! – рыдая, выдавила младшая.

Князю, должно, неловко стало перед сватами.

– Это они по обычаю ревут и противятся, – оправдался. – Не обращайте внимания.

Ивашка сразу же глаз положил на младшую – мила, кротка и хороша, к такой можно и самому посвататься. Только зареванная, с носом алым, да ведь высохнут слезы девичьи…

Смотрит на княжну, вроде бы оценивает, коли Тренка поручил его глазами быть, а она очи свои красные, заплаканные потупила, однако нет-нет, да и вскинет их на капитана. И тем самым будто говорит: «Спаси меня!»

– Не станем жить по вашим старым нравам! – между тем заявила старшая. – Замуж пойдем за того, за кого захотим!

– Не сметь мне перечить! – прикрикнул Друцкий. – Эко избаловались на ассамблеях!

Капитан же еще поиграл с младшей в переглядки, и стало ему жаль несчастную княжну.

– Ну, пусть идут себе, – сказал. – А мы совет будем держать.

Невесты поспешно удалились, Ивашка встал и говорит:

– Пошли, Яков Вилимович. Нам тут делать нечего.

– Как так? – подскочил Друцкий.

– Ни одна не подходит нашему жениху.

– Как не подходит? – Князь испугался и возмутился одновременно. – Чем же мои дочери не вышли?

А Брюс к Ивашке оборотился, глянул пытливо и на правах старшего отвечает Даниле:

– Коли Иван Арсентьевич сказал, знать сие верно.

– Кто ему такую честь оказал – судить, подходит ли, нет ли?

– У него глаз на невест вострый. – Брюсу хотелось поскорее уйти из дома Друцкого. – Не обессудь уж, князь. Мы сие дело делаем по заповеди государя, ныне покойного. Гляди не проболтайся, что сватать приходили! Сие есть тайна государева. Я ведь люто спрошу, ежели хоть словом обмолвишься.

Едва они сели в Брюсову карету, как капитан спросил:

– Почему ты, Яков Вилимович, не сказал про золото?

– Про какое золото? – попробовал увернуться граф.

– Что на Индигирке и прочих тех реках есть. Данила Друцкий зря говорить не станет. Алчный он и от этого готов дочь отдать невесть кому. Знать, не брешет. Говори сразу, а то я, когда пойду на Индигирку, все сам выведаю.

– У тебя и впрямь глаз вострый, – с сожалением похвалил Брюс. – Не зря Петр Алексеевич на тебя указал… Тренка говорил, добывают они разь – так золото у них называется. Но цены ему не знают и меняют пуд золота на пуд чая, либо на три пуда риса, либо на пять фунтов рисовой бумаги. Обманывают их китайцы…

– На что югагирам бумага?

– А вот и узнаешь, на что. Ты, Иван Арсентьевич, на золото не зарься и лучше о нем забудь.

– Как же забыть? Я корабль мыслю свой построить, а повезет, так и женюсь. Посажу молодую жену и оттолкнусь от берега…

– Исполнишь государево дело – будет у тебя свой корабль.

Головин в такое обещание не поверил, ибо подозревал, что Брюс непременно схитрит и увернется от своего слова. Он что-то все время утаивал: запрутся с Тренкой в палатах и о чем-то гутарят полушепотом – бу-бу-бу. А то и в его присутствии знаки какие-то друг другу подают, чего-то всегда недоговаривают. Ивашка все это видел и слышал, но покуда молчал, и сейчас, будучи себе на уме, виду не подал, однако неожиданную весть о золоте югагиров на ус себе намотал.