Со дня его смерти прошел год, а я все еще не могу привыкнуть, что его нет рядом. Точнее, годовщина завтра, я решила приехать сегодня и все тут убрать, чтобы мама на это не отвлекалась. Ни к чему ей это с ее давлением и проблемами с сердцем.

Пашке было всего двадцать пять, когда он погиб. Его убили большие деньги.

О, как он радовался, когда по приколу впервые в жизни купил лотерейный билет и умудрился выиграть три с половиной миллиона рублей!

Когда он залетел на кухню, где мы с мамой пили чай со свежеиспеченной шарлоткой, и с горящими глазами сообщил, что он теперь богат и наконец сможет открыть свой бизнес, как и мечтал, я поперхнулась и решила, что это шутка. Нет, оказалось, правда.

Спустя неделю он получил выигрыш и решил снять его со счета. Помнил рассказы мамы о том, как ее накопления превратились в пшик в девяносто восьмом году. Постановил так: пусть полежат дома.

Мы не стали с ним спорить — Пашка был упертым, как баран. А зря.

По пути домой из банка его ограбили и пырнули ножом в живот. До больницы он не дотянул.

Я никогда не забуду, как рыдала мама. Корила себя, что не уберегла родную кровиночку, не ела, почти не спала. Осунулась страшно и все ругала себя, ругала, говорила, что ей больше незачем жить.

Через месяц я не выдержала. Помню, села напротив за кухонный стол, взяла ее руки в свои и заплакала.

— Мамочка, но я ведь осталась! Я жива! И тоже потеряла Пашку. Не хочу потерять еще и тебя. Не хочешь думать о себе, подумай обо мне.

Пожалуй, именно тогда мама впервые за долгое время посмотрела на меня осмысленно.

— Моя ты девочка! Прости меня… — тихо прошептала она и раскрыла объятия.

В тот вечер мы потом долго сидели, обнявшись, и вспоминали Пашку. Хотя до этого каждая из нас держала эмоции в себе. Тот разговор сблизил нас еще больше.

Я выныриваю из воспоминаний, ощущая какую-то вибрацию. Похоже, я утром забыла выключить тихий режим.

Достаю мобильный из сумки, что лежит на лавочке рядом. Три пропущенных: два с одного номера, один с другого, но оба мне не знакомы. Опять рекламщики, что ли… Повадились предлагать то одно, то другое, и конечно, на самых выгодных условиях.

А вдруг что-то важное? Пока соображаю, стоит ли перезванивать, телефон снова вибрирует. Мама.

— Привет!

— Д-дочка, — слышу в трубке дрожащий голос. — Я…

— Мамулечка, ты в порядке? — вскакиваю с лавочки.

— Тут такое произошло… Приезжай скорее, пожалуйста. Я не знаю, что мне д-делать!

И такое ее «пожалуйста» жалобное, что у меня сжимается сердце.

— Лечу! Ты в порядке? Может, скорую?

— Не надо скорую, она не поможет. — И мама отключается.

Я не мешкая бегу к выходу из кладбища, и уже перед самым выходом нога скользит по грязи. Нелепо взмахиваю руками, но удержать равновесие не удается, и я падаю на колени.

— Девушка? — Поднимаю взгляд и вижу, как мне протягивает руку крепко сбитый брюнет в черном строгом пальто.

Он помогает мне встать, и я не отряхиваясь спешу дальше, бросая из-за плеча:

— Спасибо!

По пути набираю маму, но она не отвечает. В сердце прочно поселяется дурное предчувствие. Еще и эта дурацкая ворона. Не дай бог накаркала!

Вскоре влетаю в подъезд и на ходу ковыряюсь в сумке. Достаю ключи и дрожащими руками вставляю их в замок. Получается не с первого раза, но когда дверь наконец-то открывается, и я захожу, мне в нос сразу бьет запах сердечных капель.

— Мама! — ору я и слышу приглушенное: «Я тут». Кажется, кухня.

Спешу туда. Она сидит, облокотившись о стол, и закрывает лицо ладонями.

— Мам, мамочка, что такое? Ты в порядке?

Отрываю ее ладони от лица и испуганно всматриваюсь. Какая она бледная!