Годфри рукой, в которой держал бокал, указал на дальнюю стену:

– Вы знаете, сколько стоят эти римские статуи?

Киту нравились красивые вещи, даже если они были копиями, а не подлинниками, и он даже покупал красивые безделушки, если они были ему по карману. Но опять-таки он не был аристократом, и вкус его был далек от изысканности. Он не мог весь день любоваться древними руинами. Ему надо было зарабатывать на хлеб.

– Я даже не знаю, подлинные ли они, – честно сказал Кит.

– Для простых смертных, таких, как мы с вами, это особого значения не имеет, – откликнулся Годфри. – Реплики в розницу идут за очень хорошие деньги. Все прямо-таки помешались на старине. Вы знаете, как моя невеста предложила провести ближайшие несколько дней в столице?

– Посетить музей? – поинтересовался Кит.

– Я бы мог понять такое желание, – сказал Годфри. – Но нет. Она желает посетить выставку древних надгробий. Можете себе представить? Красивая леди готова платить деньги за то, чтобы рассматривать могилы незнакомцев.

– Как вы говорите, это всеобщее помешательство. Мода. – О чем Кит подумал, и то лишь на мгновение, так это о том, какой должна быть женщина, чтобы она могла бы удовлетворить всем притязаниям Годфри. – Смею ли я спросить, почему вы идете у нее на поводу?

– Смеете. Поскольку я сам поднял эту тему. Я от нее без ума. Я был немало удивлен, когда она согласилась за меня выйти. Впрочем, нельзя сказать, что она приняла мое предложение сразу и с радостью. За ее руку боролись еще трое господ. Но она все же выбрала меня. – Годфри осушил бокал. – Или, лучше сказать, ее тетя остановила на мне свой выбор. Мне пришлось убедить старушку, что она не прогадает, если выберет меня.

– Потому что вы?..

– Потому что у меня самые лучшие манеры и потому что я не повеса и не мот. Когда вы познакомитесь с моей нареченной, возможно, вы поймете, почему мне так отчаянно хотелось ее заполучить.

– Она очень красива?

– Да. И еще она богатая наследница, что совсем нелишнее, если вы понимаете, о чем я.

Когда барон Эшфилд умер, Франческа потеряла самого лучшего друга, какой был у нее за всю жизнь. Отец выбрал ей в мужья Генри, когда Франческе было семнадцать, и Эшфилд тогда служил в армии. Отец ее настоял на этом браке, потому что это был разумный выбор, и Франческа рыдала не одну неделю, потому что любила племянника викария, и если ее выбор не был разумным, тогда она просто не понимала, что такое разумный выбор.

Она вся сжалась в комок, когда познакомилась с бароном, неуклюжим увальнем в два раза крупнее ее, который почти все время молчал, а если и говорил, то отрывистыми, незаконченными фразами, что заставляло ее усомниться в его умственных способностях. И только после трех лет брака он признался, как сильно ее любит.

Она лежала в постели, подавленная, после четвертого подряд выкидыша и осознания того ужасного факта, что никогда не сможет выносить ребенка. Франческа даже не подозревала, что мужчина способен на такие сильные переживания, что мужчина способен так горевать.

– Прошу тебя, Генри, кто-то из нас должен сохранять самообладание.

– Ну, тогда, Франческа, это будешь ты, – сдавленно проговорил он, – потому что перед тобой я бессилен. Я полюбил тебя с первого взгляда. Я любил наших утраченных детей, когда мы зачинали их, и…

– Почему ты мне раньше этого не говорил?

Он повесил голову.

– Я боялся, что ты посчитаешь мою любовь к тебе признаком слабости.

Она положила руку ему на плечо.

– Я такая мегера, что мне нельзя сказать правду?

Она никогда прежде не замечала, что взгляд его зажигался всякий раз, как она обращала на него внимание. Она так исступленно копировала холодную отчужденность, присущую браку ее родителей, что ей никогда и в голову не приходило, что можно построить любовь на привязанности. На привязанности и дружбе.