– Кто тут лирику просил? – спросила бабка, обводя тяжелым взглядом всех, включая полицейского.

– Я, – сказала Ирка, держа на весу ложку с пловом, которую так и не донесла до рта.

Бабка некоторое время сверлила ее взглядом, не произнося ни слова. Ирка медленно опустила ложку обратно в миску.

– Пойдем. У кого-нибудь жалобы еще есть? – наконец проскрежетала старуха. Все дружно замотали головами.

Она медленно двинулась обратно в сторону двери с крестом. Ирка беспомощно посмотрела на сокамерниц, потом на полицейского, но не увидела ни в ком намерений ее спасти. Она встала из-за стола и поплелась следом, стараясь держаться на безопасном расстоянии. “Дверь закрой!” – крикнула ей бабка, когда Ирка вошла за ней в медицинский кабинет. Ирка бросила на соседок последний жалобный взгляд и закрыла дверь.

– Вот уж не хотела бы я попасть к ней на лечение, – пробормотала Диана.

– Да она может помереть прямо в процессе, – поддакнула Катя, и они с Дианой захихикали.

Ирка вышла обратно, когда все уже доели и ждали кипяток. Вид у нее был по-прежнему немного испуганный, но довольный.

– Все, зак-кинулась? – презрительно сказала Наташа и, не дожидаясь ответа, сунула ей в руки бутылку. – Держи тогда.

Аня то и дело посматривала на Иру, пытаясь разглядеть у нее на лице признаки надвигающегося безумия, но ничего такого не замечала. Ира выглядела не более странной, чем обычно.

В камере Диана предложила играть в ассоциации: это была очень странная игра, где каждый по кругу должен был называть предмет, а следующий в очереди – тут же придумывать, с чем он у него ассоциируется. Если человек задумывался дольше чем на три секунды, то выбывал из игры. За этим следила Катя – с торжественной оттяжкой она считала “ррррраааазззз… двааааа…”, но к “трем” ассоциацию умудрялась придумать даже Ирка. Только Наташа отказалась играть сразу, заявив, что с заиканием невозможно быстро выкрикивать слова.

– Потолок! – говорила Диана.

– Белый, – отвечала Катя и продолжала: – Картина!

Ирка молчала.

– Ррррааааз… двааааа… два с половиииной…

– Этот, ну как его… музей.

– Ну?

– Что?

– Дальше говори!

– А, все еще я?

– Да! – кричали все хором, и Ирка неуверенно произносила: – Тумбочка.

– Деревянная. Мм, подушка, – говорила Аня.

– Мягкая! Небо.

– Пасмурное. Дом!

– Кирпичный! Дача!

– Ножницы, – сказала Ирка.

Аня вздрогнула и уставилась на нее. Комната разом поблекла, единственным светлым пятном в ней оставалась Ирка, которая улыбалась как ни в чем не бывало. Где-то на сумрачной периферии остальные кричали “ну, дальше давай!”, но Аня их даже не видела.

– Почему ты сказала “ножницы”?

Ирка обернулась и посмотрела на нее.

– Тю, нашла что спросить. Она ж ненормальная, – донесся Катин голос.

– Почему ты сказала “ножницы”? – повторила Аня.

Из Иркиного лица, которое секунду назад излучало настоящую радость, словно выкачали все чувства. Губы оставались растянутыми в улыбке, но это было механическое выражение без всякой жизни.

– Я ему сразу сказала, что то, что он хочет, я делать не буду, – прошептала она.

– Кто? – таким же шепотом спросила Аня.

– Он мне сказал, что если я поеду с ним к его друзьям на дачу, то он мне даст десять тысяч. Но когда мы приехали, он начал заставлять меня делать вещи, которые я не хотела.

– О чем она говорит? – изумилась Катя.

Ей никто не ответил.

– Тогда он сказал, что если я не хочу по-хорошему, то будет по-плохому. Он меня привязал за руки к кровати и ушел вниз.

Ира то и дело замолкала, но теперь в камере воцарилась абсолютная тишина. Никто больше не задавал вопросов. Аня слышала, как где-то далеко на улице сигналит машина.