– Эй, полегче… Жак! Тамбо! Олио! Кертис! – покрикиваю я на них. – Там уйма важных и редких инструментов.
А мистер Джибсен спешит ко мне навстречу в золотисто-оранжевом галстуке-бабочке, постукивая по мрамору тросточкой, словно проверяет его на прочность.
– Ах, дражайший мистер Спивет, бонжур! Bienvenu à la capitale![1] – восклицает он, и пришепетывание его звучит так мягко и знакомо – и, собственно, в таком виде… очень по-французски. И правда, в таком раскладе весь Смитсоновский музей приобретает вдруг какой-то французский налет: повсюду велосипеды, а на скамейке в парке ребенок играет на аккордеоне.
– Вы, верно, très fatigué[2] с дороги, – продолжает мистер Джибсен. – Вижу, вы собрались на все случаи жизни. Il y a beaucoup de bagage! Mon Dieu! C’est incroyable, n’est-ce pas?[3]
– О да, – отвечаю я. – Люблю, знаете, быть готовым ко всему. Кто знает, что вы попросите меня сделать во имя науки.
Однако видение разбивается вдребезги, едва воображаемый офранцуженный Джибсен видит воображаемого меня, отнюдь не ставшего в этих фантазиях старше. А я гляжу на себя: французский дорожный костюм велик на добрых четыре размера, манжеты спадают на руки – на жалкие детские ручонки, – мешая мне пожать протянутую ладонь мистера Джибсена. Да, впрочем, он и сам уже потрясенно ее отдергивает.
– Уи-и-и! Un enfant![4]
Даже дитя с аккордеоном в ужасе перестает играть.
О да. Уи-и-и! В этом-то все и дело.
Я снял со стен инструменты, разложил их на ковре с изображением Льюиса и Кларка и, закрыв глаза, принялся расхаживать вокруг этой кучи, мысленно представляя себе здания Смитсоновского музея, и реку Потомак, и как осень сменяется зимой, а зима весной, а вишневые сады, о которых я столько читал, покрываются буйным цветом. La Capitale.
Почти восемь часов спустя, в 4:10 утра, я, наконец, вынырнул с окончательным вариантом списка, который распечатал и прикрепил изнутри к крышке чемодана:
1. Шестнадцать пачек коричной жевательной резинки «Тридент».
2. Запас нижнего белья.
3. Всего один телескоп: «Аврора» фирмы «Зуммель».
4. Два секстанта и один октант.
5. Три серые вязаные безрукавки и прочая одежда.
6. Четыре компаса.{51}
7. Бумага для рисования, полный набор карандашей и перьев Gillot и рапидограф Harmann.
8. Налобная лупа «Томас» (по-простому Том).
9. Два гелиотропа и старый теодолит – мамины подарки на десять лет. Теодолит еще работает, если его уговорить.
10. Мой дорожный навигатор «Игорь».{52}
11. Три синих блокнота: «Ньютоновы законы сохранения и горизонтальные перемещения мигрирующих птиц в северо-западной Монтане 2001–2004», «Отец и удивительное разнообразие его манеры косить траву» и «Лейтон: жестикуляция, устойчивые оговорки, интонации».
12. Пять пустых зеленых блокнотов З101‑105.
13. Носовой платок (с бернстайновскими мишками).
14. С кухни: три батончика гранолы, пакетик «чириос», два яблока, четыре печенья и восемь морковок.
15. Темно-синяя парка с прорезиненными локтями.
16. «Лейка М1» и «Максимар»-гармошка среднего формата.{53}
17. Влагостойкая клейкая лента.
18. Радиоприемник.
19. Три пары часов.
20. Воробьиный скелет от орнитолога из Биллингса.{54}
21. Старая и дребезжащая землемерная цепь.
22. Железнодорожный атлас США.
23. Зубная щетка и зубная паста. Зубная нить.
24. Моя любимая мягкая игрушка, черепашка Тангенс.
25. Фотография нашей семьи, снятая четыре года назад, перед амбаром. Все смотрят в разные стороны – куда угодно, только не в объектив.