Пирс вздохнул. Раз Тесса называет его Дэвидом, значит, положение серьезное.

– Обещаю, – сказал он, – что сегодня же, если не буду слишком занят, заеду к зубному и запишусь на прием. А вечером, как только вернусь домой, сразу погуляю с Генри.

Тесса решила закрепить одержанную победу, впрочем, такие вещи удавались ей без всякого труда.

– Я опаздываю на работу, и тебе придется меня подбросить!

– То есть придется выехать… – Встретившись взглядом с женой, Пирс осекся. – Ладно! – проворчал он. – Обувайся скорее, иначе мы оба опоздаем.

– Скорее?! Знаешь, Дэйв, хотя тебя и повысили и теперь у тебя ответственный пост, к домашним делам ты подходишь совершенно безответственно! Ты совершенно не умеешь переключаться, как… как телевизор. Одна жизнь в ящике, другая – вне его. То есть, – Тесса вовремя сообразила, что ее сравнение хромает, – конечно, я не требую, чтобы ты брал работу на дом, вот я же не беру, хотя в нашем строительном обществе тоже не сидят сложа руки. Но я не забываю об ответственности, и когда в конце дня ухожу домой. А ты…

– Ради бога, садись в машину! – не выдержал Пирс.

– И нечего кричать, как будто ты меня арестовываешь. Я не какая-нибудь девчонка, которую ты застукал с ящиком пива. Я пошла переобуваться, подожди меня!

– А в машине переобуться нельзя?

– Мне вообще не пришлось бы переобуваться, если бы не надо было выгуливать Генри. А Генри мне не пришлось бы выгуливать, если бы ты не застрял в ванной, любуясь на свой больной зуб! Дэвид Пирс, если мы сегодня опоздаем… – закончила Тесса с несокрушимой логикой, – то потому, что ты боишься идти к зубному. Вот так!

Пирс вздохнул. Иногда кажется, что даже полицейская работа – пустяк по сравнению с семейной жизнью!

Генри на коврике сочувственно заворчал.

Алан Маркби с раннего утра сидел за своим письменным столом. Он приехал на работу очень рано – в здании еще работали уборщики. Правда, в архиве тоже нашлась ранняя пташка. Маркби позвонил, и трубку сразу сняли. Судя по всему, его собеседник только пришел и снимал пальто.

– В чем дело? – сухо спросил служащий архива и громко сказал кому-то в сторону: – Да, принеси мне, пожалуйста, кофе и бутерброд с беконом.

Маркби назвался; как всегда, его слегка позабавила резкая смена отношения и тона:

– Извините, мистер Маркби, я не знал, что это вы. Я только что пришел. Чем мы можем вам помочь?

– Найдите мне одно старое дело, – сказал Маркби. – Серийный насильник, дело нераскрытое, а преступник получил кличку Картошечник. – Он назвал год и место преступления.

– Как только найду, сразу перешлю вам, – пообещал архивариус.

Маркби вышел в коридор, к автомату с горячими напитками. Он решил выпить чаю и нажал на автомате кнопку с надписью «Чай». Только благодаря этой надписи и можно было догадаться, что за жидкость льется в его чашку. Обычно он пил несладкий чай, но на этот раз выбрал вариант «Чай с сахаром»: сахар хоть чуть-чуть скрадывал привкус горелого какао, свойственный всем «автоматным» напиткам.

Маркби вернулся к себе в кабинет; в пустом коридоре шаги звучали особенно гулко. Потом он долго смотрел в окно и видел перед собой не заасфальтированную парковку, не бегущие по улицам машины, похожие на жуков, и не похожих на муравьев пешеходов. Перед его глазами стоял лес Стоуви.

Время от времени он отрывал взгляд от окна и косился на свой стол, где лежал мятый сверток.

– Кто ты? – негромко спросил Маркби.

Способны ли кости говорить? В дорентгеновскую эпоху скелет считался символом смертности, сложным и неприятным каркасом человеческого тела, который можно увидеть лишь после смерти владельца – «прах к праху». Скелеты ухмылялись с фасадов многих средневековых храмов; они исполняли «Пляску смерти»