- Я перефразирую: ты не должен бить Глеба из-за меня, - говорю спокойно, - и не потому что у нас был секс. А потому что ты не имеешь никакого отношения ко мне. Если быть точной до конца: ты не имеешь никакого отношения ко мне с тех пор, как сказал, что ты «не сможешь забыть, с кем я была».
- Ты помнишь мою речь слово в слово? – усмехается Бес без веселья.
- Я буду помнить её всегда. Потому что это был первый раз в моей жизни, когда на моё завуалированное «останься со мной» мне ответили «не в этой жизни», - смотрю на него прямо, чувствую уверенность в своём решении, - Но это не месть и не игра в «кто кого обидит». Осознание того, что у нас не могло ничего получиться произошло недавно - буквально около десяти минут назад. Я всегда говорила о тебе, что ты не врешь... Что ты честен. В своих мыслях я нарекла тебя едва ли не Богом Правды. «Бесов непогрешим, он говорит обо всём прямо». Но это не так – и мы оба знаем об этом, - опускаю взгляд, припоминая события из эпохи «золушка батрачит на чудовище, а в свободное время ищет тепла в объятиях тёмного принца»; чёрт, какие же верные я подобрала сравнения; поднимаю взгляд на Бесова, - Целый день после приёма в честь отца Глеба ты знал, кто я такая. Когда я пришла к тебе, ты не сказал мне об этом. Ты начал… играть словами. Будучи уверенным в том, что я – человек Бондарёва, ты предложил мне отношения, - я замолкаю, потому что говорить об этом не просто неприятно… говорить об этом – больно; смотрю на Бесова, - зачем? Чего ты хотел добиться?
Тот молчит, напряженно глядя на меня. Кажется, мои слова выбили почву из-под его ног – он явно не ожидал такого поворота в разговоре.
- Ты сказал, что ты - не такой, как Глеб, ты не играешь с чужими чувствами. Но ты играл со мной. Почему не выложил все карты на стол? Почему не спросил прямо?.. Что, уже придумывал, как будешь использовать меня?
- Я никогда не стал бы использовать тебя, - цедит Бесов, кулаки которого вновь сжимаются.
- Тогда почему ты промолчал?.. – смотрю на него, искренне, нетерпеливо жду ответа, но его всё нет, - Я была очарована тобой настолько, насколько может быть очарована влюблённая девчонка. Ты и встречи с тобой – это то, что дарило мне радость, пока я работала у Глеба. Там, в гостинице, ты сказал, что хотел бы вернуть «тот период» – так вот, я тоже. Но это невозможно, Бесов! Потому что «тот период» теперь для меня запачкан твоей ложью.
- Я не знал, что делать с той информацией. Я не мог злиться на тебя, потому что мы никогда не рассказывали друг другу, кем мы являемся, - чётко произносит Лёша, глядя на меня исподлобья, - в тот вечер я узнал слишком много: про тебя, про Бондарёва, который подкупил тех идиотов. Ты можешь себе представить, что на меня навалилось?
Я понимаю... я очень чётко понимаю, что за выбор перед ним стоял, и о ком он думал в тот момент.
И о ком не думал совсем.
- А я не хочу себе этого представлять, - неожиданно для себя самой, улыбаюсь и качаю головой; стараюсь не показывать, что творится со мной на самом деле, - и я не хочу больше никого оправдывать. Мы – то, что мы делаем. И мы – то, что мы выбираем. Ты выбрал смолчать и теперь видишь перед собой такую меня, какую сам сотворил. Я не знала и не знаю, что тебе от меня нужно. Ты никогда не говорил об этом вслух…
- Я хотел сказать вчера, но ты мне не дала, - напряжённо отвечает Бесов, затем опускает голову, - а теперь уже не знаю, нужно ли произносить эти слова...
- И это тоже твой выбор, - тихо говорю ему.
Они оба в первую очередь думали о себе… что Глеб, что Лёша: о себе, о своих обидах, о своих желаниях. И никто из них никогда не интересовался моим мнением. Никто из них ни разу не задал даже банального: «как ты, Мила?». Им было не до этого. Они решали великие дела. Вершили судьбы.