Ни одного провожающего Филиппу в этой толпе не было. 

Филиппа снова тихонько заплакала, чуть подвывая.

- Да, не ной, ты! Как баба! Без тебя тошно! – грубый мужской голос за спиной заставил девушку втянуть голову в плечи и притихнуть. Неловко поднявшись, она кулем плюхнулась на жёсткую деревянную лавку.

Весь оставшийся день Филиппа ехала, сидя на лавке молча, насупившись, как сыч, в последний раз глядя сквозь брусья на город, в котором родилась и выросла. Повозка продолжила медленно колесить по пыльным узким улицам и собирать остальных призванных. В каждом доме, из которого провожали юношу, раздавался душераздирающий плач и горькие причитания. 

Все парни, которые хмуро забирались в повозку и усаживались на лавки, были одеты в тряпьё, но, зато, у каждого был с собой объёмный узелок с домашней снедью. Филиппа ощущала ароматы еды и, почему-то, была уверена, что в этих узелках самое вкусное, что нашлось в доме. Обида на близких становилась ещё глубже, по мере того, как девушка поняла, что только она одна села в повозку с пустыми руками.

«Почему всех этих молодых людей их родители любят, а меня ненавидят? Почему они меня настолько не могут терпеть, что отправили на верную смерть? И даже еды с собой не дали!», - с горечью спрашивала себя она и тут же сама себе отвечала, - «Потому, что я толстая».

В душе Филиппы зрело и росло чувство злости на родных, на судьбу, на несправедливость в этом мире! Как всегда, когда она сильно волновалась или переживала, она жутко, просто невыносимо, захотела есть. Но еды у неё ни крошки не было! Девушка с вожделением смотрела на чужие припасы. Желудок болезненно сжимался от голода и мучительно требовал пищи.

А тут ещё, вот-вот, должны были прийти «красные дни». Перед ними Филиппа всегда была неуравновешенна и страдала от чрезмерно повышенного аппетита. «Что буду делать, когда «эти дни» начнутся? Живот уже ноет. Ладно! Потом придумаю что-нибудь, если доживу» - подумала Филиппа, вспомнив об этом. - «Как же кушать хочется!»

К моменту, когда сопровождающие с клетью объехали весь город, Филиппа превратилась в огромный комок нервов и обид.

Постепенно повозка заполнилась так, что места на лавках стало не хватать. Последний призванный, которому некуда было сесть, недовольно окинул взглядом сидящих.

- А ну, пузан, сдуйся с лавки! Ты один на два места расселся! – парень грубо толкнул Филиппу, попытавшись нагло выдворить её на пол повозки.

Остальные призванные равнодушно молчали, не обращая внимания на происходящее, погружённые каждый в свои мысли.

Филиппа потом сама не могла понять, что на неё нашло. Она набросилась на обидчика, как дикая кошка: кричала, визжала, царапалась, кусалась, видимо, увидев в нём, как в той капле, переполнившей чашу воды, причину всех её бед.

Парень явно не ожидал такого бешенного отпора. Он, конечно, через минуту скинул с себя Филиппу, с силой отшвырнув её на пол, но всё его лицо уже было расцарапано до крови, а на предплечье остались, наливающиеся синевой, следы зубов. Наглец с опаской смотрел в сверкающие яростью стальные глаза толстяка и не решался больше протягивать к нему руки. Филиппа поднялась и пошатываясь плюхнулась на своё место. Остальные призванные умудрились отодвинуться от неё подальше, потеснившись.

- Бесноватый какой-то, - услышала Филиппа чей-то тихий крайне неодобрительный голос.

- До того, как за мной приехали, до нас молва добежала, что он из двойни. Там один нормальный парень родился, а второй - больной на голову. Понятно же, что родители больного отдали.