Город за окном самолета уменьшался и наконец исчез. Прильнув к стеклу, я не отрываясь смотрел на тень самолета, которая скользила по фьордам и все еще заснеженным пикам, пропадавшим и внезапно выраставшим между долинами и холмами. Я знал все эти дороги и горные гребни, но с воздуха обнаруживал новые тропы и уже представлял, как буду бежать по ним после возвращения. Одновременно я, признаюсь, чувствовал себя предателем и надеялся, что эти горы меня простят за поездку к другим.

Я думал о том, что должен был сказать Эмели на той совместной пробежке, облегчить мучения, которые она совершенно точно испытает, пока мы будем далеко друг от друга. Какая-нибудь изящная шутка или остроумный комментарий помогли бы снизить напряжение этого момента, но я не из тех, кто способен на быстрые реакции. Я чувствую покой в горах, потому что они, как сказал Райнхольд Месснер[2], ни лживы, ни правдивы – они просто опасны. А в моменты опасности можно принимать решения, которые кажутся логичными. В горах у меня нет сомнений, как действовать в непредвиденных обстоятельствах. Напротив, в менее предсказуемом мире личных отношений меня будто парализует и я не могу ничего решить, пока не становится слишком поздно. Должен признать, что никогда не находил взаимопонимания с людьми, неважно какими – хорошими, плохими или опасными.

Вскоре мы влетели в облако и земля за окном исчезла, а турбулентность заставила меня вернуться в реальность. Когда улетаешь, всегда возникают противоречивые чувства: преходящая свобода, как от побега, и ностальгия по знакомому теплу, которое оставляешь позади.

В багажном отсеке самолета лежал мой чемодан в двадцать разрешенных авиакомпанией килограммов, на грани перевеса. Я скрупулезно рассчитал возможность уместить в него все необходимое для этого путешествия, чтобы покорить великую вершину. Больше не поместилось бы ничего, даже перышка.

Подготовка получилась, как мне казалось, почти идеальной. Последний месяц я провел в Альпах и большую часть времени находился выше четырех тысяч метров. Я хорошо себя чувствовал на высоте и предвидел трудности, с которыми мог столкнуться.

Есть один очень важный аспект перед покорением вершины, который невозможно определить количественно, в отличие от оставленных за спиной километров и преодоленных трудностей. Этот аспект – чувство достаточной мотивации и покоя, обязательных для восхождения. Это уверенность, связанная с ощущением полного комфорта при нахождении там, где, руководствуясь исключительно разумом, ты чувствовал бы себя как раз весьма неуверенно. Я понимал, что прихожу именно в это состояние, когда красная черта ожидаемого риска пролегает выше обычного уровня. С одной стороны, это меня успокаивало, с другой – заставляло бояться себя самого. Я не мог однозначно сказать, как решу дилемму, если передо мной встанет выбор между желанием продолжить опасное восхождение и любовью, которая дарит покой и до какой-то степени не позволяет перейти линию невозврата. Но я отгоняю саму мысль о таком выборе – есть вещи, которые нельзя взвешивать на одних весах. Все просто: для жизни мне нужно и то и другое. По крайней мере, это я ощущал в тот момент.

Тележка с ужином приблизилась к нашему ряду. Спешащая стюардесса с улыбкой предложила мне выбор: курица с рисом или макароны с овощами. Она говорила по-английски с явным акцентом, и было понятно, что это не ее родной язык. Я выбрал пасту и, как клон других пассажиров, в точности повторил их движения. Все мы одновременно включились в эту хореографическую связку: открыли крошечную картонную коробку-поднос, сняли фольгу, закрывающую горячее блюдо, обожгли пальцы, потому что его слишком сильно разогрели, и, наконец, разорвали прозрачный пластиковый пакетик с приборами, чтобы достать вилку и ухватить ей несколько листиков салата. Все мы искоса рассматривали порцию пудинга с левой стороны подноса: «Интересно, там шоколадная начинка?»