Так и в этот раз четырнадцатилетний Абео, словно строгий родитель, шёл уже знакомым маршрутом в поисках нерадивого отца. Юлий нашёлся в трактире «Возничий». Возле входа, обрамлённого аляповатой мозаикой, стояла старая телега, ставшая своего рода символом этого места. Пьянчуги время от времени пытались утащить её с собой, и трактирщику приходилось выскакивать на улицу и разгонять их старой метлой.

Абео не раз доводилось вести пьяного отца до дома, но этот был особенным. Несмотря на то что состояние нестояния было для Юлия не в новинку, в тот день он окончательно утратил человеческий облик. Лицо отекло и покраснело, сосуды в заплывших глазах, смотрящих в пустоту, полопались, немногочисленные остатки волос прилипли к потному лбу, а пропахшую по́том рубаху украшало пятно ароматной рвоты с кусочками недавнего ужина. Будучи в два раза легче отца, Абео с трудом мог устоять на ногах, чувствуя, как его тучное тело всем весом оперлось на его плечо. Абео неумолимо шёл вперёд, делая маленькие шаги и стиснув зубы. Юлий издавал нечленораздельные звуки и лениво волочил ноги по каменной плитке. На полпути до дома он обмочился, наполнив аллею отвратительным смрадом, подобным тому, что исходит от бездомных.

– Хочу выпить, – пробормотал Юлий, едва ворочая языком.

Абео проигнорировал его слова и продолжил ковылять в сторону дома, давая отцу повиснуть на своём плече. После того как отец трижды повторил свою просьбу, Абео категорично отрезал:

– Мы идём домой.

– Ты чё, щенок! – заревел Юлий и, уперевшись ладонью в грудь Абео, с силой оттолкнул его. Тот устоял на ногах, ледяным взглядом смотря на отца. – Ты меня жить не учи, сукин ты сын…

Ноздри Юлия раздувались от гнева. Изо рта пахло как из месяцами немытой конюшни. Его глаза казались стеклянными – в них потухло всё человеческое, любые проблески ума, сострадания, надежды. Юлий пошатнулся и, звучно сплюнув, сам поплёлся в сторону дома, но уже через пару футов Абео пришлось снова подхватить его, чтобы отец не влетел лбом в фонарный столб.

Уснул Юлий моментально, едва седая голова коснулась подушки. Оставив его одного, Абео заперся в своей комнате и сел на кровать. Он долгое время бездумно смотрел на дверь, вслушиваясь в тиканье часов. Глаза изучали резьбу, огибающую проём и вьющуюся вдоль латунной ручки. В какой-то момент Абео поймал себя на том, что его щёки горят, будто пламя из печи чудесным образом вырвалось на свободу и коснулось их своими пылающими языками. Осторожно дотронувшись кончиками пальцев до своей фарфоровой кожи, Абео почувствовал, что по щекам текут слёзы. Вздрогнув от неожиданности, он вдруг разразился рыданиями. Губы дрожали, в горле стоял болезненный ком, а всё тело сотрясалось, как хрупкая юная лиственница на борейском ветру. Абео плакал, завывал, всхлипывал. Всё, что копилось в груди пять лет, наконец выплеснулось наружу, заполнив его до краёв.

Юлий умер через две недели, но для Абео его не стало именно в тот день.

«Дорогая Ривер!

Как твои дела? Хорошо ли ты себя чувствуешь? Тепло ли у вас или нужно прислать одеяло?

Как вы готовитесь к Хроносу? У нас в столице все ждут праздника – уже украсили дома, хотя до торжества ещё три недели…»

Абео отложил перо и тоскливо вздохнул. Он чувствовал себя круглым дураком, выводя буквы на бумаге. Письма на Храмовый Остров всегда оставались без ответа – ничего не возвращалось с этих проклятых земель, даже обрывки бумаги. Абео мало представлял, чем пара писем от Ривер может ему навредить: если он не заразился, засыпая с ней в обнимку на протяжении трёх лет, вряд ли зараза проймёт его сейчас. Но со Слепым Легионом спорить было бесполезно. Иногда Абео задумывался, получает ли сестра его письма – или хмурые Совы сжигают их где-нибудь в ближайшем лесу? И всё же он не пропускал ни одной недели и продолжал писать ей, пусть и не получая ответа. Когда собеседник не может тебе ответить, темы для разговора быстро иссякают. Абео старался наполнять свои письма вопросами: бытовыми, неоднократно повторявшимися ранее, не особенно важными… Но ему представлялось, как Ривер читает письмо и хотя бы мысленно ведёт с ним диалог. Обычно это давало надежду, но бывали дни, когда всё происходящее казалось особенно абсурдным. Этот был как раз из таких. Абео скомкал листок и нервно запустил его в мусорную корзину под прилавком, после чего уронил на него голову, зарывшись лицом в складки атласных рукавов. Чувства пробивались с задворок сознания, будто через глухую стену: после смерти отца на Абео свалилось столько всего, что он едва соображал от усталости. Он несколько раз думал всё бросить, но аптека – единственное, что у него осталось. Выкупить поместье в Монтисе ему было не на что, а кроме аптекарского ремесла, он ничего толком не умел. Абео чувствовал себя невероятно одиноко: в мире не было ни одного человека, на которого он смог бы положиться.