О ней слагались легенды, которые до меня, конечно, дошли.

Одна – о том, как она вернулась откуда-то с товаром (скажем, из Берлина, где были отменные ткани) и стоит перед ним в магазине. Ее главный приказчик вытянулся перед ней с записной книжкой, чтобы записывать инструкции, остальные приказчики бегают вокруг, взвешивают. И она громко рассуждает:

– Если мы поставим пять рублей за эту ткань, для меня будет обидно. Поставить семь рублей – покажется обидно клиентам. Ставьте четырнадцать. И продавала.

Согласно другой легенде, к ней ходили часто с просьбой дать деньги на бедных. Ну, скажем, есть хорошая небогатая девушка и есть молодой человек, у которого ничего нету, если не помочь, они не смогут жениться. Она выслушивала просьбу, все в деталях расспрашивала, потом говорила: «Хорошо, я должна посоветоваться с своим мужем», выходила в пустую комнату, возвращалась и говорила: «Мой муж согласен».

Город знал это. Она была героиней виленских купцов, во всяком случае, текстильных. Они часто приходили к ней за советом. Умерла она рано, в пятьдесят с чем-то; никудышник-дед прожил до восьмидесяти пяти и умер от воспаления легких. Мой отец был младшим сыном, и когда пришло время делить дело после смерти матери (не передавать же никудышнику), вернулся из Петербурга, благодаря чему выпал из революции.

К тому времени, когда я помню отца, он был одним из богатых купцов города; особенный успех ему принесло то, что он стал монополистом продажи галош. На Виленщине крестьянин носил войлоковые валенки. Пимы твердые, валенки мягкие, их надо носить с галошами. А виленчан было три миллиона, из которых два с половиной миллиона крестьяне, и галоши продавали в своих лавках местные еврейские купцы, предпочитавшие работать с еврейским гуртовиком. То есть, человеком, который получал крупные партии от заводов и перепродавал.

Прежде чем стать богатым человеком, он был членом эсеровской студенческой организации в Петербурге. Участвовал в тех группах, которые пошли в войска уговаривать их перейти на сторону народа. Очень гордился этим. Но когда он приехал в Вильно, конечно, ситуация изменилась: с одной стороны, он вернулся в семью богатых купцов, с другой, всей душой принял сионистическое движение, стал его вожаком, членом партии общих сионистов, то есть сионистом-либералом.

Деда по матери звали Григорий Яшуньский. Он выглядел как пенсионированный полковник русской армии. Крепкий. Усатый. Бритая голова. Одно из самых сильных впечатлений самого младшего моего детства – когда он выходил со мной на улицу прогуляться и вынимал небольшую такую коробочку. Открывал ее. Там была маленькая щетка и черная краска. Он проводил ею по усам. И это была, конечно, очень важная минута, знак, что мы выходим прогуляться.

Дед был Яшуньский. Мать – Яшуньска. Отец – Зайдшнур. Почему же я – Шанин? Самое простое (но пока не полное; полного вам придется подождать) объяснение заключается вот в чем. Никто, кроме поляков, не мог правильно произнести или написать мою фамилию. Что мешало. Особенно трудно стало, когда я приехал в Англию, изучать работу разных социальных министерств Великобритании. И ежедневно меня встречал у такси молодой человек, младший чиновник, и пытался выговорить мою фамилию. Причем глядя в бумажку. Сбивался не меньше трех раз кряду, просил его извинить и подсказать, как это звучит. Я произносил: «Зайдшнур», он почтительно открывал дверь, и говорил: «Прошу, господин…». После чего запинался, краснел и всякий раз выборматывал непонятное.

Я злился, но не мог ничего изменить, потому что отец очень гордился своей семьей, своей фамильной историей. И лишь когда он ушел к праотцам, я решил, что вот: настало время. Нашел знакомого, который работал в Академии языка иврита. И сказал: «Вот, видишь, я ума не приложу, как себя назвать». Его предложение – Шани. Почему Шани? Потому что «шани» – это пурпур. Пурпурный цвет на иврите. И это как-то связывалось, на его взгляд, с фамилией, в которой был шелк и шнурок. На что я возразил: «Мы не украинцы. И у нас ничего на „и“ не может кончаться». Я начал добавлять по одной букве в конце для проверки. Шанис, Шанир, Шанин, Шанинов. В конечном итоге, Шанин прозвучало прилично. Я открыл телефонную книгу Тель-Авива, посмотрел – никаких Шаниных. Потому что новых родственников я не хотел. И написал письмо в министерство внутренних дел, что, вот, прошу изменить мою фамилию на Шанин. И стал Теодором Шаниным.