Не было у нас прогулок под луной, охапок цветов, билетов в кино на последний ряд, и вообще не было какой-либо романтики. Зато было кое-что другое. У нас была невероятная химия. Прежде никогда мне не приходилось испытывать ничего подобного.

Похвастаться огромным опытом на любовном фронте я не могла, но Марат определённо был самым лучшим любовником в моей жизни. Он был страстным, горячим и совершенно неутомимым. Рядом с ним я раскрывалась как женщина и, выжатая как лимон после близости, готова была смотреть сквозь пальцы и на отсутствие романтики, и на его скрытность. Его нежелание говорить о себе меня тоже немного настораживало. Нет, он рассказывал что-то о своем детстве, студенческом прошлом, но почему-то упорно избегал разговоров о настоящем.

“Ничего интересного: дом — работа, работа — дом. Ты”.

На мой вопрос, заданный в первый же день – есть ли у него кто-то, он ответил лаконичное: «Все сложно». Ну, а у кого сейчас просто, подумала я и прекратила задавать вопросы. Я не лезла ему под кожу, боясь спугнуть напором. Я влюбилась как кошка.

11. Часть 10

Город Н., 1997, май

Близился последний звонок.

Я уверенно шла на золотую медаль, единственная в этом выпуске, и все учителя возлагали на меня большие надежды, мечтая украсить школьную доску почета ещё одним отличником.

Не скажу, что получить красную корочку аттестата было самоцелью, скорее, это было что-то само собой разумеющееся, выбитое на подкорке. Я очень хорошо училась, любой предмет давался мне необычайно легко: я запросто выводила сложные химические формулы, чертила параллелограммы, учила стихотворения и без ошибок писала изложения.

Я где-то читала (а читала я очень много!), что серые клетки передаются генетически, но мои родители, положа руку на сердце, были средних умственных способностей, брат вообще лоботряс, а бабушка по папиной линии даже не окончила девять классов. В сорок первом, когда началась война, ей было двенадцать лет, и, чтобы не угодить под безжалостный каток геноцида, она с родными была вынуждена бросить всё и бежать из оккупированной нацистами Варшавы. То, что моя бабушка еврейка – долгое время было тайной за семью печатями, почему-то она этого очень стыдилась и строго-настрого запрещала об этом кому-либо распространяться.

Единственным действительно умным человеком в нашей родне был брат отца – дядя Жора, он же Гоша, он же Гога – шутили мы внутри семьи. Такой же огненно-рыжий как и папа, но в остальном полная его противоположность. Дядя Жора жил в Москве, работал в НИИ, вечно писал какие-то диссертации, ездил за границу, а однажды его даже показывали по телевизору, когда вручали какую-то важную награду за вклад в развитие науки. Бабушка очень им гордилась, постоянно хвасталась перед соседками очередными достижениями и при каждом удобном случае сравнивала дядю с отцом, только и слышали от нее: «а вот Жора мой, а вот Жора бы». Не знаю, по какой причине, но мама его сильно недолюбливала, слышать ничего о нем не хотела, пресекая любые упоминания даже просто его имени, поэтому дядя Жора был нечастым гостем в нашем доме. Все считали, что мне передался дядюшкин генетический код, и я не знала, радоваться мне этому или плакать. Возможно, будь я разгильдяйкой и двоечницей, жизнь сложилась бы иначе… Но она сложилась как сложилась, поэтому дело оставалось за малым – сдать выпускные экзамены, но я так усердно к ним готовилась, что была уверена, что всё пройдёт без сучка и задоринки.

Две пачки “Блондекса” лежали нетронутыми в письменном столе, спрятанные за горой учебников. Если бабуля увидит, я получу нагоняй, какого свет не видывал, а мне очень не хотелось ссориться с близкими. Вернее, я вообще с ними никогда не ссорилась и не шла наперекор. Но, даже не смотря на то, что мой бунт против устоявшихся в семье правил грозил обернуться настоящей катастрофой, идею перекраситься в блондинку я не оставила. Я изменюсь, кардинально, и Кирилл обязательно меня заметит!