– Пожалуй, я дам тебе то, что поможет тебе лучше ее представить, – сказал Александр и жестом подозвал раба.

Тот быстро, чуть ли не бегом, вышел из комнаты и вскоре вернулся со шкатулкой из сандалового дерева. Александр передал шкатулку мне. Внутри я увидел горку серебряных монет.

– Возьми, – предложил Александр.

Я с готовностью схватил монету. Она была тяжелой, с чудесным профилем Клеопатры.

– Это тетрадрахма из Ашкелона, – пояснил Александр. – Такие чеканили, когда она была еще совсем молодой, до ее встречи с Цезарем, до встречи с Антонием. Теперь ты видишь, какой она тогда была. Монета твоя.

– Правда? – Я сжал ее в кулаке.

– Не думаю, что кто-то будет дорожить ею больше, чем ты. Себя я, ясное дело, не считаю, но у меня эта тетрадрахма не единственная.

– Почему ты так уверен, что я буду ею дорожить?

– Потому что ты меня отыскал. Потому что никто, кроме тебя, не задавал мне таких вопросов. Другие избегали разговоров на подобные темы, ты же захотел узнать как можно больше.

С этими словами старый Александр медленно поднялся на ноги. Стало понятно, что визит окончен; да и видно было, что наша беседа отняла у старика много сил.

– Прости, что утомил тебя расспросами, – сказал я.

– Совсем наоборот – ты вдохнул в меня новую жизнь. Давно я не чувствовал себя таким живым. – Александр положил руку мне на плечо. – Кузен, я рад, что узнал тебя.

Он раскрыл мою ладонь и надавил пальцем на монету с профилем Клеопатры.

– Береги ее. Передаю и доверяю тебе ее – ее мечты и амбиции.

А потом моей идиллической свободной жизни пришел конец – словно внезапный порыв зимнего ветра обрушился на цветущее поле.

– Господин, они вернулись, – сказал Аникет. – Корабль пристал в Брундизии, через десять дней они будут в Риме.

Вернулись. Мать вернулась. Я инстинктивно притянул к себе вырезанную из слоновой кости модель колесницы. Придется ее спрятать. Я знал, что мать не одобряет подобных игрушек.

– Какое облегчение, что с ними ничего не случилось. – Я улыбнулся, вернее, постарался улыбнуться. – Те земли для многих оказались смертоносны… я сейчас о Германике говорю.

У Аникета заблестели глаза.

– Александр Великий? Красс? Список длинный.

Я не мог не заметить, что он пропустил в своем списке Антония и Клеопатру.

Тяжелая, скрипучая карета подъехала к вилле, и они так же тяжело из нее выбрались. Мать была укутана в раскрашенную в яркие цвета – желтый, алый и лазоревый – паллу[15] с замысловатыми восточными узорами. В тот момент, а длился он совсем недолго, она была для меня незнакомкой, и я мог увидеть и оценить ее красоту, как будто в первый раз. Не только ее лицо, но и ее осанка, то, как она двигалась, – все говорило окружающим: «Я важная особа, со мной нельзя не считаться».

Мать огляделась, как будто оценивала, что изменилось на вилле за время ее отсутствия и в какую сторону. Крисп стоял у нее за спиной и ничего не оценивал. По нему было видно, что он просто рад вернуться домой.

А потом он поднял голову, увидел меня в окне и крикнул:

– Луций! Спускайся скорее! С тобой мы сразу почувствуем, что и правда вернулись.

Мать хранила молчание. Когда я вышел из дома, Крисп подхватил меня на руки.

– Ну как? Следил тут за порядком без нас? Все в сохранности? Да, вижу, ты справился!

Он поставил меня на землю, и только тогда ко мне подошла мать и холодно поцеловала в обе щеки.

– Мой дорогой сын.

Это все, что она сказала, прежде чем отвернуться и проследовать в дом.

Криспа выбрали консулом на следующий год, поэтому ему и пришлось прервать свое пребывание в Эфесе. Назначение консулом – большая честь, так что они вряд ли жалели о столь скором возвращении в Рим. Грядущим повышением своего статуса особенно довольна была мать – как мне показалось, гораздо больше Криспа. Вскоре они стали устраивать на вилле приемы, и к нам хлынули потоки гостей. Отчим с матерью возвращались в жизнь богатого римского общества с азартом прыгающего в летнее озеро мальчишки.